Глеб Исаев - «Травести»

— Михаил Степанович, ну что ты опять? — Губернатор катнул желваками, сдерживая себя, но пояснил предельно вежливо. — Тебя выбрали, потому, что знают. Вам в Москве не откажут? Еще и рады будут, что человек ожил, чем–то занялся. Вы мне поможете, я вам. А те деньги, что вам дадут, так это такая мелочь супротив прибыли.

Михаил Степанович, собираясь в три коротких слова определить свое отношение к предложенной сделке, вдруг почувствовал, как кольнуло в уголке рта.

«Резать начали», — подумал вдруг он, живо, на уровне ощущений, представив–почувствовав, как аккуратными, неровными рывками ползет по щеке, повторяя движение скальпеля хирурга, легкая судорога.

— Мне нужно подумать, — свернул он разговор. — Извините, сейчас не готов. Ответ дам позже.

Сановный гость замер с открытым ртом. Он не ожидал подобного обращения.

— Ну, глядите Михаил Степанович. После, так после. Не тяни только… Что–б не пожалеть потом. Об упущенной возможности.

Губернатор скомкано попрощался, быстро вернулся к машине и чуть сильнее, чем требовалось, долбанул дверцей лимузина.

«Вот тебе и Юрьев день. Забрался, называтся под корягу… — огорченно сплюнул хозяин, закрывая ворота.

А Оле снился дом. Старый, с рассохшимися ставнями, с голубями под кровлей и большим жестяным флюгером на коньке, который страшно скрипел, когда дул ветер.

Но вдруг все исчезло и ярко, в цвете, переживала то, что старалась не вспоминать никогда:

Она вновь сидит на скамье у привокзального киоска, пересчитывая остатки наличности.

«Yesterday, all my troubles seemed so far away…» — льется тягучая мелодия из киоска, торгующего кассетами.

«Двести двадцать пять… Как же так, ведь еще вчера было пятьсот? — провела по дну сумочки, ощупав неровную изнанку: — Нету».

Огромный, чужой город, Пыльные окна, ободранная лепнина фасадов. Витрины, отражающие смешную провинциалку».

В детстве Оля твердо верила в свою звезду. В школьном театре, в кружке пения… Везде и всегда она была первой. Но город живет по другим законам. Не важно, что у тебя трехоктавный диапазон. Ежели ты дочь скотницы, то ни к чему мельтешить под ногами у тех, кто рожден с правом на достойную жизнь.

« Поезд в восемь. Следующий — послезавтра. А ночевать? На вокзал не пустят». — Мысли вновь вернулись к недостающей для покупки билета сумме.

Вновь зазвучала мелодия положенного на битловский хит «инструментала».

. — Господи, ну помоги, мне всего–то нужно двести восемьдесят рублей», — Оля сжала губы, успокаивая предательски вздрагивающий подбородок

— Все брошу, ни ноты не спою. Господи помоги… — пробормотала, понимая дурость заклинания.

Представила, как откроет калитку и увидит родной, с тусклыми огоньками васильков и ромашек, двор. Полотенца и фартуки, сохнущие на проволоке. Хохлаток, гребущих золу у забора.

— Будь что будет… Пусть смеются. Только уехать». — Выдохнула, усмиряя застучавшее сердце.

Она дождалась, когда прозвучат вступительные аккорды «закольцованной» мелодии, и прошептала первые слова шлягера. Бросила на скамью берет и запела.

Но люди шли мимо. Никто не тыкал пальцем, не крутил у виска, но и не спешил расстаться с купюрой.

Поднялась и, включив диафрагму, прошла самый сложный момент композиции.

Первую десятку бросил седоватый мужчина с сумкой ноутбука на плече. Задерживаться не стал и через пару секунд исчез в провале метро.

Следующей бумажки пришлось ждать долго. Окончилась мелодия, пауза, и вновь зазвучал бессмертный шлягер, но денег в копилке не прибавлялось. Однако полтинник, опущенный на стартовую десятку, стал неожиданностью. Женщина расправила купюру, смущенно, точно совершая какую–то нелепость, сунула деньги и поспешила влиться в поток пешеходов.

Блестящая иномарка припарковалась в двух шагах от скамьи.

Дверца распахнулась, из полумрака дорогого салона показалась затянутая в эластин ножка, а следом появилась и сама пассажирка. Холеная, в переливчатой норке, с умело наложенным макияжем на неподвижно–красивом лице, она выплыла из машины и, не оборачиваясь, хлопнула дверцей. Ее спутник, в пальто из добротного кашемира, поправил разлетающиеся концы узорчатого кашне.

— Послушай, — мужчина тронул спутницу за рукав, кивнул в сторону скамьи.

— Колхозный рок, — дама брезгливо скривила губы. — Понаехали тут, проходу нет. — С внезапной злостью вырвалось у нее.

Мужчина смущенно хмыкнул. Однако не сумел удержаться: — Зря… Приличный голос, и чувство ритма есть, хороший английский. — Ты, если не в голосе, куда хуже звучишь, — не подумав, ляпнул случайный защитник. Глаза, в обрамлении невероятно длинных ресниц, полыхнули огнем: — Ты… ты меня с кем сравнил? Я Фрида, у меня три альбома, и Фан–клуб, и… А эта, шалава, ей три рубля цена. — Громко, стараясь перекричать поющую, произнесла норковладелица. А продолжила уже совсем непотребно.