Даниэль Дефо - Жизнь и приключения Робинзона Крузо [В переработке М. Толмачевой, 1923 г.]

Гнев его на дикарей все не проходил: целые дни, а подчас и ночи, ломал он голову, как бы наказать хорошенько этих извергов. Ему хотелось перебить их всех до одного и спасти несчастную жертву.

Но как это сделать? Сперва замышлял он подвести мину под их площадку для пиршеств, заложить туда 5–6 фунтов пороха и взорвать его в нужную минуту. Но, во-первых, жалко было пороха, которого оставалось немного, а, во-вторых, трудно было угадать как раз тот момент, когда все соберутся вместе.

А при неудаче, все дело кончилось бы так, что большинство отделалось бы только испугом.

Или не зарядить ли все ружья, спрятаться в засаду и в самый разгар кровавого пира, когда можно будет с уверенностью сказать, что каждый выстрел убьет или ранит нескольких, выпустить все заряды, а потом выскочить самому с пистолетами и саблей. Будь их хоть двадцать человек, он всех их истребит!

Эти мысли не давали совершенно покоя Робинзону, даже по ночам видел он во сне, что стреляет в дикарей.

Наконец, он решил начать приводить в исполнение свои планы. Осторожно начал он пробираться в другую часть острова, чтобы найти подходящие места для засады. Вид разбросанных костей уже не пугал его так, как в первый раз, а только увеличивал гнев и жажду мщения. Место для засады было вскоре найдено, и даже два. Первое — была небольшая пещера на склоне горы над местом пиршеств. Отсюда мог Робинзон издали завидеть приближение гостей и затем незаметно спрятаться в лес. А там, в одном огромном дереве нашел он дупло такой величины, что свободно помещался в нем. Отсюда можно было отлично наблюдать за дикарями и без промаха стрелять в них, выбрав удобный момент. Затем он привел в порядок все свое оружие, зарядил и пистолеты, и мушкеты, и ружья, теперь дело было только за неприятелем.

Но его-то как раз и не оказывалось. Ежедневно, вооруженный зрительной трубой, уходил Робинзон на свой наблюдательный пост и по несколько часов просиживал там в ожидании. Но море оставалось пустынно на всем протяжении, которое охватывал его глаз через подзорную трубу. Так прошло не меньше, чем месяца два, а то и больше. Наконец, ему это надоело.

К тому же, сперва смутно, а потом все яснее и определеннее стали пробуждаться в Робинзоне новые мысли. Успокоенный тишиной, он снова в вечерние часы смог наслаждаться красотой заката, снова увидел прелесть окружающей природы, и в душе его встал вопрос: а имеет ли он право убивать этих людей? Имеет ли он достаточно оснований, чтоб самовольно лишить их главного блага — жизни? Конечно, их зверские нравы отвратительны, но учит ли их кто-нибудь лучшему? Несомненно, в глазах людоедов — людоедство не составляет преступления, и совесть их не упрекает за это. Они делают себе пищу из своего собрата с тем же спокойствием, с каким мы убиваем быка. Откуда знать им всю омерзительность этого действия?

К тому же ему, Робинзону, они не причиняли никакого вреда. Другое дело, если бы пришлось защищать свою жизнь, но теперь зачем вмешиваться ему в их племенные распри? Почему он является мстителем за кровь, которую они проливают?

Эти размышления привели Робинзона к выводу, что большим счастьем для него явилась неудача его воинственных приготовлений, потому что она помешала ему совершить большую несправедливость. Ведь если они и убийцы, то не более тех европейцев, которые убивают своих военнопленных без всякой пощады. И Робинзон окончательно охладел к своей затее и, наконец, отказался от нее совершенно.

Теперь ему казалось и крайней неосторожностью объявлять войну дикарям. Ведь только в том случае, если бы удалось перебить их всех до единого, можно было бы не бояться их мести. Если же дома узнают о несчастьи, постигшем единоплеменников, то, конечно, уж ему несдобровать.

И Робинзон решил окончательно вернуться к прежнему образу действия: как можно лучше заметать свои следы и всеми мерами стараться оставаться невидимым.

Жизнь Робинзона пошла по-прежнему. Он ни разу не побывал даже на западном берегу, боясь опять взволновать себя.

Только раз, набравшись храбрости, задумал он все-таки выручить свою лодку и, выбрав подходящий день и час, благополучно перевел таки на свой берег. Теперь на той стороне не оставалось никаких следов, и он мог успокоиться. Но во всех поступках Робинзон был осторожен: без крайней необходимости он не отходил никуда далеко от своего жилья. Только посещение нового выгона, где были дойные козы, заставляло его делать более продолжительные отлучки, но это было в сторону, противоположную опасным местам, и поэтому не слишком беспокоило его.