АРАБ ШАМИЛОВ КУРДСНИЙ ПАСТУХ

У подножья Сапан–Дага мы расположились лагерем в селении Бостан–Кая. В качестве переводчика мне часто пригодилось для закупки скота ездить в горы к курдам, жившим на летних кочевках. Ездил я также на наши посты, расположенные в горах для охраны лагеря от внезапных нападений турецкой кавалерии Гамадис.

У подножия Сапан–Дага мы стояли недолго. Вскоре пришел приказ командующего армией о передвижении нашего полка, так как фронт благодаря успешным для русских боям ушел далеко вперед, в глубь Турции. Нам было приказано занять левый боевой участок от Кармунджа. и Мелезгерга, севернее реки Евфрата. Один из офицеров с — несколькими казаками и конечно со мною в качестве переводчика отправился вперед. Надо было заранее подыскать удобное место для разбивки лагеря, заготовить фураж и съестные припасы.

Проезжая по склоку горы, мы увидели убегавшего курда, за которым гнались 10 или 15 человек; они непрерывно стреляли в него и каждый раз давали промах, Убегавший все время кричал своим преследователям:

— Прошу вас, не делайтесь жертвой моей пули. Что вы хотите от меня? Это дело прошлое.

Но в то же время, стреляя на бегу, он каждый раз убивал по одному из преследующих: на наших глазах он уложил трех человек без промаха. Казаки дали залп в этого молодца и ранили его в пятку; пришлось ему сдаться.

На допросе выяснилось, что причина преследования — кровная месть. Беглец, который всех нас восхитил своей смелостью и изумительно меткой стрельбой, убил когда‑то человека и теперь случайно встретил в деревне родственников убитого. Они решили прикончить своего врага, зная, что он последний в роде и мстить за него некому. Они капали на него, но, несмотря на их численное превосходство, курду удалось убежать из деревни. Совершенно уверенный в меткости своей стрельбы, он не слишком боялся преследователей и кричал им в насмешку, чтобы они не делались жертвой его пули. Все (преследователи были арестованы и отправлены в распоряжение начальника Мелезгертского округа, занятого русскими по праву войны, а раненый был помещен в военный лазарет, где совершенно вылечился и затем отправился домой.

Так протекала моя жизнь на фронте — в постоянный разъездах по курдским селам, и кочевкам. В общем жилось неплохо. Но надвигалась зима 1915–16 года; жизнь с каждым днем делалась труднее. Наступали холода, и я стал подумывать о возвращении домой. В это время многие солдаты получали из дому тревожные письма. Писали, что на родине голод, потому что все мобилизованы и некому работать на полях. Писали также, что скот берут на убой, а солдатские семьи с малолетними детьми голодают. Такие письма очень волновали солдат, уставших от продолжительной войны. Все были недовольны и шопотом передавали тревожные вести. Пронесся слух, что на германском фронте положение с каждым днем ухудшается, что в лазаретах десятки и сотни тысяч раненых брошены па произвол судьбы, не говоря уже о семьях. Все были уверены, что причина наших поражений—предательство высшей администрации. Все ждали скорейшего окончания войны, и многие дезертировали с фронта.

По мере приближения к фронту наше положение становилось все хуже, и служить было труднее. Я числился вольнонаемным переводчиком и поэтому мог подать заявление об увольнении. Командир полка сначала ответил на мое заявление отказом, но я сказал, что обращусь в штаб корпуса, и через два дня меня уволили. Получив расчет за пять месяцев, я немедленно отправился в село Астафлу, Сурмалинского уезда, Эриванской губернии, на родину отца.

Все село было еще на осенних кочевках, и мне пришлось остановиться у дяди, который с радостью принял меня. Я прожил у него несколько дней и хорошо отдохнул, а затем отправился домой, в село Сусуз, Карской области, где мой отец попрежнему занимался пастушеством.

Возвратившись домой, я нашел своих родных в очень тяжелом положении. Мое двухлетнее отсутствие лишило семью работника, и хозяйство пришло в упадок. За это время мать захворала глазами и за отсутствием медицинской помощи обращалась к знахарям, которые «долечили» ее почти до слепоты. Она еще могла отличать свет от темноты и повидимому улавливала контуры предметов, но и только. Заниматься домашним хозяйством она уже совершенно не могла, и сестрам пришлось заменить ее в доме. Отец же, несмотря на свой преклонный возраст и постоянное недомогание, продолжал пастушествовать. Пас он преимущественно телят.