Поль д'Ивуа - Невидимый враг

Он с достоинством поклонился и продолжал:

— Джеймс Пак, корсар Триплекс, Джоэ Притчелл, — я остаюсь всегда верным подданным королевы, и в день, когда Англии будет угрожать война, я отдам в ее распоряжение свои подводные суда, давшие мне возможность добиться торжества справедливости.

Потом он повернулся к сэру Оллсмайну, стоявшему с поникшей головой:

— Вы требовали свидетелей, сэр Тоби, — властно проговорил он, — достаточно ли вам тех, что я привел?

При этом колком вопросе директор полиции, собрав все свои силы, смог только прорычать:

— Все это ложь! Вы подкупили свидетелей, чтобы погубить меня…

Но тут его голос пресекся, что-то огромное, волосатое прыгнуло ему на плечи, и черные руки вцепились в его волосы.

Это обезьяна Хоуп, неизвестно как пробравшаяся в залу, бросилась на обвиняемого. Это неожиданное нападение привело в ужас сэра Оллсмайна, его деланое хладнокровие покинуло его, и он, охваченный смертельным ужасом, бросился на колени и залепетал:

— Пощадите… лорд Грин, Маудлин… пощадите!

Преступник во всем сознался. По знаку лорда Строубери матросы схватили директора полиции. Он и не пытался сопротивляться. Машинально он последовал за своей стражей, машинально сел в шлюпку. Через час его уже заперли в одной из кают адмиральского корабля. Перед дверью стал часовой. Гроза преступников, начальник всей тихоокеанской полиций, получил наконец должное: он сам очутился в положении преступника.

Выйдя из подземного грота, члены суда собрались на вилле дня чтения протокола необычного заседания, на котором они только что присутствовали. В гроте остались только три человека: Джоэ Притчелл, Джоан и Маудлин.

Они смотрели друг на друга, будто не понимая, во сне или наяву случилось все только что происшедшее перед их глазами. Наконец Джоан подошла к бывшему корсару и протянула ему руку:

— Джоэ, дитя мое, — сказала она, — простишь ли ты меня за то, что я тебя не понимала, что обвинила тебя, поверив доносу человека, которого ты сейчас уничтожил?

Но он прервал ее:

— Вы и сами были жертвой этого человека. Никогда я не осуждал вас, и в дни моих бедствий моя мысль обращалась к вам, как к добру, как к свету. Не вам ли, — продолжал он, воодушевляясь, — я обязан всем? Не вы ли издали следили за моим воспитанием, не вы ли вооружили меня для борьбы? Только благодаря вам я смог сделаться тем, что я теперь есть, да. Вас простить… но даже если бы вы и были виновны, разве я мог бы вас судить? К вам я чувствую такую глубокую благодарность, такую привязанность…

Тихие слезы текли по ее щекам, и в порыве материнского чувства она раскрыла объятия тому, кто еще юношей был изгнан из ее дома. Он бросился к ней. С минуту они не могли оторваться друг от друга, потом Джоан спросила:

— А теперь… что ты думаешь делать?

Он поднял голову, и мрачная складка обозначилась на его лбу. Но ответ прозвучал спокойно и твердо.

— Я думаю разработать богатства Золотого острова. Я хочу устроить судьбу всех этих честных людей, которые помогали мне в моем смелом предприятии. Их преданность и самоотреченность сделали мой успех возможным. Справедливость требует, чтобы я позаботился об их счастье.

— А о самом себе не подумал? — спросила Джоан.

— О себе?

— Да, как ты будешь жить один, далеко от всех, на этом островке, затерянном посреди океана? Разве ты никогда не мечтал о семье, о…

Джоэ вздрогнул и почти резко прервал говорившую:

— Нет… Я должен отказаться от всего этого. Я принадлежу не себе, а людям, которые мне всецело доверились. Кто согласится при таких условиях связать свою судьбу с моей? Какой девушке я мог бы сказать: будьте женой человека, который, может быть, всю жизнь будет жить вдали от света, от цивилизованных центров?

— Той, на которой лежит тот же долг, — проговорил нежный голосок Маудлин.

Экс-корсар взглянул на нее. Она стояла смущенная, с опущенными глазами. Джоэ как будто не находил ответа. Джоан взяла его руку и вложила в нее руку дочери.

— Ради лорда Грина возьми на себя все заботы о жизни этого ребенка, который обязан тебе всем, — проговорила она растроганным голосом. — Я была виновата перед тобой, Джоэ, позволь мне загладить мою вину, сделавшись твоей матерью.

На этот раз молодой человек был не в силах сопротивляться. Безграничная радость осветила его лицо, и он, улыбавшийся перед опасностью, мужественно встречавший неудачи и удары судьбы, не мог удержаться от слез перед этими женщинами, любовь к которым наполняла все его существо. Вдруг послышались шаги. Кто-то быстро шел к ним, крича на ходу: