Майн Рид: Призрак у ворот

Я видел знаменитые Призрачные холмы Западного Техаса; и желание проверить, сходно ли с ними геологическое строение вершины в Коагуиле, и заставило меня обратиться с просьбой к дону Дионисио. Отсюда его слова. В ответ я только повторил, что намерен туда отправиться, насколько это совместимо с вежливостью по отношению к хозяину. Священник полудоброжелательно-полунедоверчиво скривил губы, как будто не очень доверял искренности объяснения хозяина. Дон Гиберто ничего не сказал; я ясно видел, что мысли этого молодого джентльмена были очень далеки от Сьерро Энкантадо — его зачаровала леди, которая недавно сидела с ним визави за обеденным столом.

Этому я не удивлялся. Никогда взгляд не падал на девушку красивей Беатрис Альмонте. Ей едва исполнилось шестнадцать, но в жарком климате Мексики она уже была зрелой женщиной и обладала очарованием, способным пленить самое холодное сердце. Красота ее была южного испанского типа: волосы черные, как крыло ворона, кожа теплого золотистого цвета, который часто можно увидеть у дочерей Андалузии и который так им идет; короче, именно такое лицо Мурильо захотел бы изобразить на своем полотне.

Я заметил также, что ею восхищается не только дон Гиберто Наварро. Несколько раз со времени прибытия в «Las Graces» я замечал взгляды мажордома, которые нельзя было истолковать иначе: взгляды, которые он бросал, когда, считал, что за ним никто не наблюдает — взгляды эти говорили, что он страстно, безумно влюблен в девушку; причем в этой страсти очень большую роль играла ревность.

Стоит ли добавлять, что предметом ревности был молодой Наварро? Это было очевидно всякому, кто понаблюдал бы за отношениями этих двух мужчин. Они почти не разговаривали, и реплики их, обращенные друг к другу, были исключительно данью вежливости. Но однажды, когда взгляды девушки и дона Гиберто встретились и между ними словно состоялся обмен какими-то словами, я видел, как на лицо Кироя упала тень, черная, как ночь; он стиснул пальцами рукоять ножа, которым пользовался при еде, как будто готов был вонзить его в сердце соперника.

Хорошо знакомый с характером мексиканцев, я не видел в этом ничего необычного. А также в том, что когда дон Гиберто сказал хозяину, что на следующий день собирается отправиться в место, которое называется Сан Джеронимо, смуглое лицо мажордома на мгновение озарилось довольной усмешкой. Но мне показалось странным, что, когда я сообщил о своем намерении на следующий день посетить Сьерро Энкантадо, Кироя попытался отговорить меня, напомнив об опасности бродячих индейцев! Почему этот человек, совершенно мне незнакомый и раньше не проявлявший ко мне никакого внимания, вдруг единственный из всех озаботился моей безопасностью? В тот вечер я не понимал этого, хотя впоследствии понял.

Было еще рано, когда мы покинули sala de comer (столовую). Мексиканцы не засиживаются за вином; и после того как дон Гиберто, который, конечно, собирался вернуться к себе домой, выпил «посошок на дорожку», все разошлись по спальням. Проходя по коридору в отведенную мне комнату, я видел, как дон Гиберто просунул голову в отверстие алой накидки и вообще приготовился к отъезду. В этот момент я услышал шорох шелков и, посмотрев, заметил леди, в которой, несмотря на тусклое освещение, узнал донью Беатрис. Это не могла быть другая женщина. Очевидно, стараясь оставаться незамеченной, она держалась в тени и скользнула мимо дона Гиберто, который нагнулся, пристегивая шпоры. Оказавшись напротив него, она тоже наклонилась и негромко сказала:

— Я буду на azotea, с южной стороны. Объезжайте вокруг дома.

Хотя слова эти были произнесены шепотом, я отчетливо их расслышал: звуки хорошо распространялись в тихой галерее. Тайное сообщение, но совершенно не мое дело; поэтому я пошел дальше, к себе в спальню.

Отпустив слугу с приказанием на рассвете подготовить лошадь, я сел у окна и закурил сигару. Ночь была не темной, потому что на небе светила луна, временами скрывавшаяся за облаками. Однако перед окном росло большое дерево — магнолия, и его тенистые ветви закрывали все пространство вокруг.

На одной из верхних ветвей сидел чензонтл, мексиканский соловей, и заполнял воздух своей несравненной мелодией. Я сидел, слушая его сладкий голос, пускал клубы дыма, пока птица неожиданно не замолчала. Песня ее оборвалась так внезапно, что я повернул голову в поисках причины. И услышал топот копыт и увидел всадника, который только что остановился под стеной в пяти или шести шагах от моего окна. Не нужен был свет луны, чтобы разглядеть красную манья на его плечах и понять, что это тот самый человек, который только что у меня на глазах пристегивал шпоры. Он смотрел вверх, словно на что-то надо мной. Должно быть, увидел почти сразу, потому что моего слуха достигли звуки, более сладкие, чем песня чензонтла, — слова любви с уст Беатрис Альмонте. Слов было немного, произносились они торопливо, как будто говорящая опасалась, что ее услышат. Первые слова были произнесены вопросительно: «Вы здесь, Гиберто?» На что последовал немедленный ответ: «Si, si, querida!» («Да, да, любимая!»).

Читать дальше