Вадим Прокофьев - Когда зацветают подснежники

Пока Пресняков суетился, пароход дал первый гудок к отправлению.

Несмотря на бессонную ночь, Соколов и не собирался ложиться.

Пустынны, мертвы в эти предутренние часы причалы, кособокие склады под дырявыми тесовыми крышами, гнилые навесы для хранения бревен. Где-то за кромкой высокого берега встает солнце. И только одинокая телега повизгивает вдалеке давно не мазанными колесами.

Соколов смотрит в окно каюты и ничего не видит.

Как скверно на душе! Он уже два раза мыл руки. И все равно всеми пальцами, ладонью ощущает скользкую, влажную поверхность карточных рубашек. Дамы, валеты, тузы — как камни на сердце. Он был последним идиотом, когда согласился сесть за стол! Переконспирировался, надеялся, что в компании попа и пристава его не заподозрят. А кто подозревал? Никто! Если бы даже почему-либо в салоне обыск учинили, его документы в порядке. Ну, а начали бы вещи в каюте ворошить, то ни поп, ни пристав не спасли бы.

Тоже поверил, что в пулечку по-поповски ни выиграешь, ни проиграешь! Выиграл, да столько, сколько в жизни на руках не имел.

В карманах хрустят кредитки, звякает золото.

Рубли, трешки, пятерки… Какая мерзость!

Соколов высовывается в окно, жадно ловит легкую струю слабого рассветного ветерка.

Что за наваждение? Под дровяным навесом улеглись рядами рубли, полтинники, четвертаки. Чур-чур! Померещилось!..

Соколов зажмуривается, трясет головой. Перед глазами огненные круги, вспышки молний. Глаза режет острая боль.

Глянул снова.

Нет, это не мираж: из-под навеса торчат подошвы сапог, драных ботинок, лапти. На подошвах мелом жирно выведено: «1 р.», «50 к.», «25 к.». Ниже цены нет. А вон сапожище — так на нем даже полтора рубля начертано.

Никогда ничего подобного Соколов не видывал. Похоже на распродажу старой обуви. Нет, не похоже. Вон лапоть описал в воздухе небольшую дугу и лег на другой лапоть…

Соколов, забыв о своих огорчениях, поспешно запирает каюту, гремит сходнями и, запыхавшись на крутом подъеме, подходит к навесу.

Навес для бревен, но бревен нет. Бревнами в мертвецком сне валяются люди. Одни мужики. Какие тут наряды!.. Красные, синие, просто грязные косоворотки, драные, домотканого сукна зипуны, непомерной ширины шаровары и белые холщовые порты, все в причудливых узорах застаревших сальных пятен.

Такие «лежбища» Соколов видит не впервой. Но что означает прейскурант цен, аккуратно выведенных на подошвах? Кстати, теперь бросается в глаза, что есть и просто голые пятки без цены, лапти, сапоги, также неоцененные.

— Эй, барин, тебе чего надобно?

Соколов не сразу понял, что вопрос этот задан ему.

Среди спящих поднялась косматая голова. Сонные глаза смотрят с ленивым прищуром, в волосах запуталась солома.

— Скажи-ка, зачем это вон у тех на подошвах цены выставлены? Сложишь, глядишь, и за сотню перевалит…

— А ты откель будешь, барин, ежели не знаешь? — Здоровенный мужик в посконной рубахе сел и ожесточенно заскреб обнаженную грязную грудь. — Туточки все работяги спят. И ежели тебе кого нанять потребно, то сначала на цену глянь — подходит ли? А не подойдет — не буди: люты после сна, кабы беды не случилось…

Ловко придумали! Соколов посмотрел на подошву своего собеседника. Там цены не было.

— А ты почему ничего не написал?

— Э, барин. Я бурлак. А бурлак бурлаку не ровня. Тут мы артелью, поодиночке не нанимаемся. Тот вон — «дядька», знает, куда суда вести. Я «шишка» — в лямке передовой. Два моих брата в «косных» — в хвосту упряги идут, по деревьям и мачтам шастают, когда трос засекают. У нас артель коренная — на весь путь задаток берем. А те, что вон с краю, «добавочные» — они каждый за себя, поденно, вот и выставили цены…

«Шишка» уставился на Соколова, как бы спрашивая, будить или не будить «водолива», чтобы сделку заключать, по рукам ударить да в кабак.

Соколов чувствовал себя неудобно. Хоть он никого и не будил, но если вот так сейчас молча уйти, то он в чем-то обманет надежды этих людей, зарабатывавших хлеб таким тяжелым, каторжным трудом.

Вот бы сюда меньшевичков из тех, кто кричит, что членов партии нужно низвести до уровня последнего стачечника… Их бы к этому уровню приравнять — кому какую цену на подошвах поставить?

Э, да всем им грош цена!

Из задумчивости его вывел сиплый гудок парохода. Торопливо всучив детине какую-то кредитку, Соколов кубарем скатился с обрыва.

Как он мог забыться, оставить без присмотра чемодан с литературой?

И снова нескончаемая лента берега, судорожные толчки машины да порядком надоевшее журчание воды за бортом.