Юлиан Семенов - 49 часов 25 минут

— Эге!..

— Ты со мной.

— Ясно.

— Андрейка!

— Вот он я весь.

— Вижу тебя всего, — улыбнулся Строкач. — Валяй к левому колодцу. Осторожней, там скользко. Ходули не поломай, они у тебя ценные.

— Ладно...

— Петухов, который Толик.

— Я Толик.

— Иди на маленькую жилу. Там вода сочится, портки промочить можешь.

— Переживу.

— Правильно сделаешь.

Люда разобрали свои буры и отошли к рабочим местам. Карбидки, прислоненные к стенам блока, освещали человеческие лица снизу. От этого не было видно глаз. Освещались только подбородки, ноздри и лбы. А когда каждый поднял свой бур и, упершись штангой в породу, включил ток, стали видны и зубы. Шахтеры и горняки всегда скалятся, когда бурят. И морщины на лицах тоже видны. Морщины ярко-белые, а все лицо пепельно-серое поначалу, а потом коричневое. Чем дольше бурят, тем гуще становится свет карбидок. Он теперь был зыбким, этот карбидный свет, словно в комнате после того, как ушли гости, которые много курили.

Строкач, работая, пел. Ермоленко видел, как шевелились его губы.

Андрейка, когда бурил, смеялся. Он всегда смеялся. Когда бригада гуляла у него на дне рождения, Ермоленко спросил у его матери:

— Слышь, Филимоновна, а он у тебя ночью тоже смеется?

Женщина сказала:

— Смеется. Когда Федю-то убили, мне повестку принесли, я сижу около него ночью-то, около Андрейки, он смеется во сне, а я плачу. Так всю ночь: он смеется, а я ревмя реву... А вон теперь какой долдон вымахал.

Сытин, работая, морщился, как от зубной боли, кряхтел и ругался.

Когда свет карбидок совсем расплывался в пыли, Строкач кончал бурить. Сразу же следом за ним кончали бурить остальные.

Сытин быстро подходил к большому куску породы, заменявшему стол в блоке, и садился, не разбирая места, тяжело подломив ноги.

— Идет, зараза, — говорил он и вытирал пот со лба.

«Зараза» — было его любимым определением золотоносной породы. Он ненавидел золото, потому что его отец и брат погибли в последнюю вилюйскую «золотую лихорадку» в 1929 году. Сытин остался сиротой. Потом беспризорничал. А потом стал жуликом. Он воровал на базаре мясо и хлеб. Однажды он решил ограбить человека: на базаре его уже знали, а живот после двухдневной голодухи совсем подвело. Ночью на маленькой окраинной улице он напал на старика. Сытин трясся, и старик тоже трясся, пританцовывая левой ногой.

— Сынок, — прошептал старик, — я тебе все что хочешь отдам, только душу не губи...

Сытив заорал и ударил старика по лицу. У старика было дряблое лицо, а под глазами — синие и красные прожилки. После того как он ударил старика, ему показалось, что наступила какая-то страшная тишина. Старик заплакал, жалобно, всхлипывая. Тогда Сытин схватился руками за голову, замычал что-то и упал лицом в грязь. Он катался по земле, кусал до кости запястье и выл. А старик опустился на колени и гладил его по спине. А Сытин по-прежнему выл.

— Уйди, — сказал он, — уйди отсюда, гадина старая!

Но старик не ушел. С тех пор Антон Сытин стал жить у него в доме. Старик был егерем в Синеозерском охотхозяйстве. По странному совпадению фамилия у него была та же, что и у Антона, — Сытин. У старика была коза, два ружья и большая голубятня.

В рудокопы, брать золото под землей, Антон Сытин тоже пошел из ненависти к дьявольскому металлу. И с первых же дней стал рекордсменом.

— Я его все вырубить хочу, — сказал он, получая в Кремле орден, — чтоб потомкам не осталось. Они без него обходиться будут. Вон Ильич говорил, что из него уборные делать надо. Я это всенародно одобряю.

В зале смеялись и аплодировали. Только человек, вручавший Сытину орден, не смеялся со всеми. Он долго пожимал Сытину руку, а потом обнял его и поцеловал.

— Ребята, — сказал Андрейка, — охота мне поесть. А то кишка на кишку протокол пишет.

Андрейка выступал в художественной самодеятельности с танцем «Партизан». Он пришел в клуб и спросил руководительницу художественной самодеятельности:

— Здравствуйте, как вас зовут?

Крохотная двадцатилетняя балерина ответила:

— Меня зовут Марьей Петровной.

— А меня — Андреем Федоровичем.

Марья Петровна засмеялась, оглядела нескладную фигуру парня и подумала: «Ничего себе чемодан...»

Андрейка рассердился из-за того, что она на него так смотрела. Он вышел в середину зала, стал прыгать и выделывать ногами такие курбеты, что Марья Петровна только диву давалась. С тех пор Андрейка стал танцевать у Марьи Петровны. Она поучала его:

— Диета и еще раз диета. А для вас — еще раз диета.