Юлиан Семенов: 49 часов 25 минут

И он снова начал отсчитывать удары носком сапога. Спокойно, медленно, даже слишком медленно, медленней, чем надо было.

«Я сейчас не выдержу, — как бы издали думал Строкач, напрягая всю свою волю, чтобы размеренно отстукивать ногой время и не вырвать шланг изо рта Андрейки, — я сейчас не выдержу и вдохну дым. И все. Сразу же. Нет. Нельзя. Это значит быть дезертиром. А все же я сейчас вдохну дым. Или стану подонком и начну быстрее считать время. Будь оно проклято, это время!»

Строкач отбил ногой последний, четвертый счет и весь так и кинулся к спасательному шлангу. Он вдохнул, выдохнул, снова вдохнул, снова выдохнул и только тогда смог перевести дух. Он хотел снова вдохнуть, но увидел, как у Сытина закрываются глаза. И еще он увидел, как изо всех щелей лезет дым. Такого раньше не было. Раньше шло немного дыма снизу, из-под ног, а теперь он валил, как из плохой печки.

«Вот когда все!» — мелькнуло в голове у Строкача.

Он толкнул Антона в грудь. Тот глаз не открывал. Тогда Строкач оттянул ему нижнюю губу и втолкнул в рот шланг. Сытин вздрогнул, вдохнул несколько раз, с трудом на секунду приоткрыл веки, посмотрел на Строкача и Андрейку, и в глазах у него показались слезы. Он кивнул головой на Андрейку, который продолжал неотрывно смотреть на пламя карбидки. Строкач вытащил шланг изо рта у Сытина и протянул его Андрейке. Андрейка припал к шлангу, как младенец к груди матери.

«Сейчас я затушу карбидку, — спокойно решил Строкач, — и отпрыгну в сторону. Андрейка меня не найдет, а шланг будет у него во рту. Ему осталось еще дышать минут двадцать. Колька, маленький мой! Золотой! «Бабан» говорит вместо «барабан». Люся и Маришка! Они очень похожи. Но я не могу иначе. Андрейка тоже маленький, он как сын мне. А Сытин?»

Строкач посмотрел на Сытина. Тот словно ждал этого взгляда и сразу же закивал головой. Он все понимал и чувствовал все так же, как и Строкач. Строкач кивнул ему головой и сразу же опрокинул рукой карбидку, зажатую в ногах у Андрейки. Стало темно. Строкач отпрыгнул в сторону и упал на живот. Он схватил пальцами породу и подумал: «Только бы не закричать! Люся! Как я люблю ее! Я люблю тебя! Я люблю! Я...»

Строкач увидел в глазах красные круги, и небо, и еще Кольку, и Люсю с Маришкой на руках. Он захлебнулся, вдохнул воздух и почувствовал, что дыма больше не было. Снизу тянула сильная струя свежего воздуха. Дыма совсем не было, его унесло вверх, а через породу снизу несло свежий холодный воздух. Сладкий, как вода. И чистый, как вода.

— Андрейка, — позвал Строкач, — Антон...

И, услыхав их голоса, заплакал.

Сытин тоже заплакал, потому что он, как и Андрейка и Строкач, услыхал где-то совсем неподалеку, под ногами, человеческие голоса и грохот отбойных молотков...

Когда Строкача, Сытина и Андрейку откопали, Аверьянов после санчасти поднялся к себе в кабинет. В приемной его ждали корреспонденты. Их было много в приемной, и от этого здесь стоял сплошной шум. Они сказали, увидев Аверьянова:

— Завизируйте материал о подвиге ваших людей!

— Давайте, — сказал Аверьянов, — я завизирую.

Он вошел к себе в кабинет, запер дверь, подошел к столу и левой незабинтованной рукой вывалил из кармана золото, которое ему передал Ермоленко. На столе, придавленная пресс-папье, лежала записка. Большими печатными буквами было написано: «Спасибо тебе, родной, и низкий поклон. Старик. Филимоновна». Аверьянов вздохнул и измученно улыбнулся. Потом он лег на холодный клеенчатый диван, положил себе под голову бумаги, которые ему только что вручили корреспонденты, и уснул.