Василий Стенькин - Без вести...

— Я не буду просить прощения у этого господина.

— Что ж... Тогда я освобождаю себя от обязанности защищать вас.

— Это дело ваше.

— Подумайте еще раз, очень хорошо подумайте.

Милославский поднялся. Встал и Сергей.

— Господин Пронькин, — почти ласково проговорил Милославский, — если вы будете уволены, мы не сможем разрешить вам оставаться на территории нашего лагеря. А это, сами понимаете...

— Все, господин комендант? Разрешите идти?

— Идите, мы с вами оба будем еще думать.

Сергей покинул кабинет коменданта.

— Странные люди, эти русские, — размышлял Милославский, оставшись один. — Я хотя и сам русский, а этих не понимаю. Откуда у них эта лапотная гордость? Или, может быть, это идет от большевистского фанатизма?

Да, для коменданта лагеря Милославского не понятна была «загадочная русская душа». Да и как ему было понять эту душу, когда большую часть своей жизни он прожил за границей: семью товарища одесского окружного прокурора Милославского, отца Константина Витальевича, вместе с другими белоэмигрантами, вынесло в Париж. Константин окончил Сорбонну, получил диплом юриста. После нападения гитлеровских полчищ на Советский Союз, молодой Милославский кинулся «освобождать отечество». Вместе с немецкими войсками прибыл в Одессу. И вот он уже в управлении полиции безопасности «генерального округа Николаев». Начал с должности переводчика, а под конец выслужился до начальника КРИПО (отдела криминальной полиции). Тут ему все пригодилось: и юридическая подготовка, и знание русского языка, да еще оказалось, что он знает и одесские катакомбы — играл в них когда-то с мальчишками в разбойников. А ведь в годы фашистской оккупации в одесских катакомбах надежно укрывались советские партизаны... Борьба с ними составляла главную заботу управления полиции безопасности.

Вот тут-то он и развернулся во всю свою подлую силу: многих людей загубил тогда Милославский!

Давно кончилась война, а Милославский все еще остается в Западной Германии: он быстро понял и оценил новую обстановку и начал охотно исполнять поручения новых хозяев — американцев.

Едва захлопнулась дверь за Сергеем, в кабинет неслышно вошел Нечипорчук. Он остановился у порога.

— А, Иосиф. Ты чего застыл у порога?... Не могу понять, откуда у этих, был тут сейчас один, откуда у них это плебейское высокомерие?

— От дури и кацапского упрямства, господин комендант.

— Нет, Иосиф. Дело, видно, не в этом. Большевизм сидит в них. Крепко сидит. Может, не согласен, а?

Нечипорчук приблизился к столу, но сесть не решился.

— Как же поступим, Иосиф? — спросил комендант.

— С этим, Пронькиным?

— Да.

— Гнать к бисовой матери!

— А с его девкой, Людмилой Гурьяновой?

— Может, того... убрать.

— Не стоит рисковать. Передайте Людвигу — пусть поступит с Пронькиным по своему усмотрению.

— Слухаюсь.

— Ах оставьте же все эти: «слухаюсь», «так точно», — Милославский махнул рукой, будто отбиваясь от надоедливой мухи. — Что есть нового у нас?

— Константин Витальевич, опять начались разговоры о возвращении на родину. Кто-то подливает масло в огонь.

— Сведения достоверны?

— Так точно, господин комендант.

— Ах... Твои информаторы ни черта не стоят. Ловят то, что сверху плавает... Узнали откуда все это идет?

— Оттуда, господин комендант, из Москвы. Наши люди ходят к немцам и у них слухают Москву. Радио же!

— Они «слухают», а мы, Нечипорчук, ушами хлопаем

Милославский отвернулся к окну, несколько секунд молчал, затем спокойным тоном добавил:

— Ладно. Подготовь подробную информационную сводку для эм-пи [1] Сокращенное название американской военной полиции. и организуй мне встречу с Гаремским.

Тусклое осеннее солнце подходило к полудню. Все на работе, готовятся к обеду. А Сергею спешить некуда. Вот уже пять недель, как его выгнали с работы. Когда Сергей вошел в кабинет управляющего, Биндер встретил его с нескрываемым злорадством.

— А, победитель пришель. Ви, господин Пронькин. есть русский, вы есть победитель. Вы можете просить все, что надо.

— Мне передали, господин управляющий, что вы велели зайти...

Лицо Биндера сделалось сразу таким, каким оно было всегда — жестким, беспощадным. Улыбка исчезла.

— Я должен объявить вам, господин Пронькин, ви есть уволен. Большевик-агент не может работать наш завод.

— Но что мне делать, куда пойти? — вырвалось у Сергея.

— Завод не есть... — Биндер поднял глаза к потолку, прищелкнул пальцами и, наконец, произнес по слогам — бла-го-тво-ри-тель-ный организацион. Нам красный пропаганда не надо...