Василий Стенькин - Рассказы чекиста Лаврова [Главы из повести]

— На побывку, чо ли, паря, пожаловал, али так чо? — словно невзначай спросил Иван, расправляя свою роскошную бороду.

Вопроса этого Григорий ждал. Кто-кто, а уж сосед Иван за Семеновым не побежит, это он знал точно и решил «открыться».

— На побывку... бессрочную, однако, — добавил он после малой паузы, пристально всматриваясь в собеседника.

— Отпустили, чо ли?

— Отпустили на неделю. А вон и вторая кончается.

— Не боишься?

— Волков бояться — в лес не ходить, — уклонился Григорий от ответа.

— Война-то долго будет, нет ли?.. Шибко худые вести: чужеземные войска везде...

— Кто ж ее знает, когда она кончится. А чужеземцев чего бояться — как пришли, так и укочуют...

— Выходит, надолго снял доспехи свои?

— Жизнь покажет...

Почти каждый день стал наведываться Иван. Григорий совсем осмелел и теперь в полный голос поносил не только интервентов, но и самого атамана, которому служил верой и правдой.

— О славе да богачестве печется. На народном горе, как на дрожжах, вознесся...

Как-то вечером Иван пригласил его с собой. В просторной избе собралось полтора десятка мужиков. Хоть и односельчане, но не всех знал Григорий. За старшего тут был чернявый безбородый мужик, по-видимому, не здешний.

— Товарищи! Дни иностранных захватчиков и их холуев сочтены. Красная Армия победоносно продвигается на восток, сметая на своем пути всю продажную шваль. Нам надо нажать изнутри и тем приблизить час победы...

Потом он стал говорить о конкретных задачах: подбирать верных людей, создавать отряды, готовить удар. Разговор затянулся за полночь. Расходились по одному-два человека, чтобы не привлечь внимания шастающих по селу семеновских милицейских патрулей.

В субботу Григорий заседлал жеребца и ускакал, едва развиднелось, в Верхнеудинск. Домашним наказал: кто будет спрашивать — поехал в лес заготовлять дрова.

На случай, если задержит милицейский патруль или конный разъезд, Григорий имел удостоверение за подписью атамана. В документе говорилось, что Григорию Ивановичу Афанасьеву предоставлен отпуск по семейным обстоятельствам. Предписывалось всем должностным лицам не задерживать его. Срок отпуска был умышленно обойден.

В Верхнеудинске Григорий быстро добился встречи с Семеновым: офицеры, охранявшие ставку, хорошо знали и самого вестового и то, что к нему благоволит атаман.

Григорий обстоятельно доложил о сходке и прибавил:

— Бичурские большевики, ваше превосходительство, и которые сочувствуют, открыто действуют. Они могут такой пал пустить — не затушишь...

— Затушим, Григорий. А не затушим, так задушим, — захохотал атаман пропитым басом. — Кто там главный зачинщик?

— Главные, однако, Петров Иван и Ткачев, имя не знаю.

— Благодарю за верную службу! Смутьянов мы проучим. А ты возвращайся домой и лезь глубже. Ужом ползи, а до самого центра дойди.

— Буду стараться, ваше превосходительство.

— В деньгах не нуждаешься?

— Никак нет, ваше превосходительство!

Через несколько дней в Бичуру прибыл карательный отряд под командой Макаренко. Бандиты на глазах у детей выпороли Ткачева и Петрова и потребовали выкуп за арестованных по две тысячи рублей. Родители Ткачева распродались до нитки и выручили сына, а бедняка Ивана Петрова каратели увезли с собой и расстреляли на Малетинском хребте.

Григорий остался вне подозрений. Жил дома, занимался хозяйством. Только на исходе третьего месяца, в середине ноября его опять позвали на нелегальное собрание. Теперь выступал стройный голубоглазый юноша с русыми вьющимися волосами в потрепанной юнкерской шинели на плечах.

— Кто это? — шепотом спросил Григорий у Ивана Афанасьева, сидевшего рядом с ним.

— Новый учитель Сергей Тарасов...

Это был Сергей Юльевич Широких-Полянский, революционер, недавно бежавший из Читы, ловко обманув семеновскую контрразведку. Он под видом учителя прибыл в Бичуру по поручению Прибайкальского подпольного комитета РКП(б). Местные коммунисты знали его по партийной кличке. Подпольный комитет большевиков, говорил Тарасов, призывает народ к восстанию. Начать его должны села Десятниково, Мухоршибирь и Бичура.

Григорий не мог дождаться конца собрания. Его колотила дрожь. «Вот он центр, вот он, — лихорадочно повторял он в какой уж раз. — Доподлинно надо разнюхать все. Главное — план и сроки вызнать».

Домой вернулся позднее обыкновенного, и Евлампия, встревоженная мужниными отлучками, сильно подозревая, что затеял ее Гриша что-то против властей, слезно запричитала: