Игорь Коваленко: Жара в Аномо

…А далеко-далеко, дома, сейчас тоже лето. Мягкое, пряное утро Приобья, в извечном непокое которого надежный покой. Благодатное лето земли рода его с пляшущими солнечными бликами на изгибах широкой сибирской реки, с прохладной истомой тайги, где, покрытые влажными туманами, бредут поутру таежные сосны и кедры по колено во мхах, цветастых и вздыбленных, как российские подушки. И перезвон, гул работы в портах. Лихо лязгающий бег гусеничных вездеходов. Азарт ребячьих рыбалок и хлипкие, болотные броды послевахтовой охоты, с глухариными стонами, с опаленными солнцем и кострами подберезовыми опушками. Бетонные трассы, что лучами расходятся от нефтяного Сургута к разбросанным на урманах точкам упрямого труда, и новые, белые пирамиды каменных построек, решительно врезавшихся в буро-зеленую стену леса, и приземистые бревенчатые балочки и бараки первопроходцев таежной целины. Россыпи цветов с голубикой и брусникой, вкусно, прохладно и сочно лопающейся на зубах, точно кетовые икринки. И такие птичьи хоры в сплетенье древесных крон, что ломит уши, а дышать — не надышишься, там дышать словно петь…

В знойной, удушливо жаркой африканской стране Борис Корин не расставался с пачкой зачитанных, замусоленных писем, оттопыривших нагрудный карман его робы.

Ох как долго летят эти милые весточки от далекого Севера огромной Родины до маленькой жаркой страны, затерявшейся на другом континенте, где адрес их получателя обозначен четырьмя словами и пятью цифрами дружеского контракта, где он, как и дома, первопроходец земных недр, где немало прекрасных людей и дел, но и горя еще немало, где тревожно и трудно. Так тревожно и трудно, что нервы держи в кулаке.

От горизонта до самого лагеря нефтяников, петляя меж дюнами, пролегла дорога, по ней как-то странно рывками мчалась машина, оставляя позади себя плотную стену пыли на долгие часы. Дни стояли сухие, призрачные.

Миновав буровую вышку, возле которой копошились фигурки полуголых рабочих, "газик", резко затормозил среди хаоса сворачивающегося лагеря.

Из машины сперва выпрыгнула молодая африканка в блеклой клетчатой рубахе с закатанными рукавами и шортах, затем грузно вылез рослый мужчина в замызганном, изъеденном химикатами и мазутом спортивном костюме.

Женщина бросилась к бараку с антенной на плоской картонной кровле. Мужчина же быстрыми шагами устремился к недовольно следившему за ним Борису Корину, размахивая на ходу руками так, что тонкая ткань изношенного спортивного костюма грозила разлететься на гиганте в клочья. Мужчина обливался потом.

— Это правда? — с ходу спросил он.

— Самовольничаешь, — строго сказал Борис, — или тебя не касается общий порядок?

— Слушай, — глаза великана сузились, — есть у тебя сердце или нет? Мы случайно услышали в утренней радиохронике. Это правда, я тебя спрашиваю? Да или нет?

Корин промолчал, отвернулся.

— Это правда… — чуть слышно сказал мужчина. — Не может быть, не верю… Он обещал вернуться утром… Габи, бедолажка… думал, не довезу ее живую, сама не своя. Как же так?.. Наши из ГКЭС уже знают? Виктор Иванович знает? И в посольстве?

— Возвращайся.

— Отвечай! — резко повысил голос великан, и веснушки на скуластом, побледневшем его лице проступили отчетливей. — Банго мой друг. Хлопцы там с ума посходили, что я им скажу?

— Гринюк! Уф!.. Не нужно было оставлять их сейчас, Серега. Знаешь, паника среди рабочих… кому это надо? — Корин положил руку ему на плечо. — И Габи не следовало везти сюда. — Борис некоторое время смотрел на людей, хлопотавших возле вышки, потом сказал: — Вы должны поднять воду точно в срок.

— Точно в срок, — вздохнул Сергей Гринюк. — Мы колодец пробуравим, не боись, а вот тебе теперь как? Один не потянешь, если начнем по новой, точно.

— Ну, все. Возвращайся. Успокой ребят как-нибудь, а там будет видно. Приедет Луковский — решим, как быть.

— Успокой… А меня кто успокоит? А Габи? А всех?

— Возьми себя в руки!

— Плохо дело… А ведь Габи, должно, бросит нас теперь, — сказал Сергей. — Это ж понятно. Здесь же каждая железяка кричит о Банго. Неужели застопоримся после стольких мытарств? Пока тебе сменщика, пока нового химика… застрянем надолго. Плохо дело. Два месяца варились в пекле, и вот тебе как обернулось. Плохо дело, плохо…

Густые, запыленные во время бешеной гонки по грунтовой дороге волосы топорщились на крупной, лобастой голове Сергея. Обветренные скулы были покрыты влажной шелухой обожженной кожи.