Густав Эмар - Золотая Кастилия

— Обойтись без табака! — вскричал Тихий Ветерок с глубочайшим отчаянием.

— Но я не вижу другого способа; ведь ты же знаешь — я не курю.

— Да, это правда, — произнес моряк с унынием. — Надо признаться, что с некоторых пор удача покинула нас.

— Ты находишь? — спросил Монбар с странной улыбкой. — А я с тобой не согласен.

— Может, я и не прав, — пробормотал Тихий Ветерок, потупив голову, — будем считать, что я ничего не говорил.

— У меня есть табак, — внезапно произнес слуга смиренным голосом, — немного, правда, но на первых порах вполне достаточно. Если вы желаете, можете им воспользоваться.

— Как! Если я желаю?! — вскричал флибустьер с радостью. — Давай же его сюда, любезный мой Данник, давай! Ты, сам того не подозревая, мой милый, в эту минуту спасаешь мне жизнь.

— Вот как! — заметил слуга тихим голосом. — Вы так думаете?

— Я не думаю, а знаю это наверняка; поэтому, прошу тебя, поторопись.

— Сейчас схожу в лодку: я оставил табак под скамейкой, чтобы он был посвежее.

— Какой драгоценный человек! Он обо всем подумал, — воскликнул, смеясь, Тихий Ветерок.

Данник поднялся и направился к лодке, но на полдороги внезапно остановился и поспешно склонился к земле, вскрикнув от удивления.

— Что ты там кричишь? — осведомился Тихий Ветерок. — Ты что, нечаянно наступил на змею?

— Нет, — ответил тот, — но я нашел вашу трубку и табак; посмотрите-ка сюда. — И он показал небольшой мешочек, сшитый из пузыря вепря, и трубку из красной глины с черешневым чубуком, которые поднял в траве.

— Действительно, — заметил флибустьер, — должно быть, я нечаянно выронил их дорогой. Ну, раз так, то беда, по милости Божьей, не так велика, как я думал.

Он тщательно набил трубку, которую принес ему Данник, и закурил ее с наслаждением, отличающим заправских курильщиков. Слуга снова улегся в тени.

— Итак, старина, — сказал Монбар, улыбаясь, — теперь ты уже не чувствуешь себя таким несчастным?

— Да, признаюсь; однако, не во гнев тебе будь сказано, до сих пор мы не можем похвастаться удачей.

— Ты слишком требователен, при первой же неудаче теряешь голову и считаешь себя погибшим.

— Я не считаю себя погибшим, Монбар, особенно когда я с тобой; но…

— Но, — перебил знаменитый флибустьер, — считаешь себя в опасности, не так ли?

— Почему же мне не сознаться, если это справедливо?

— Хорошо, у нас еще есть время, так как необходимо переждать жару, прежде чем опять пускаться в путь. Говори же, я слушаю тебя.

— Ты все еще не оставил намерения отправиться туда? — с удивлением спросил Тихий Ветерок.

— Ты отлично знаешь, — с живостью сказал Монбар, — что я никогда не меняю раз принятого решения.

— Это правда; я окончательно становлюсь идиотом.

— Я не стану спорить с тобой, ведь тебе виднее. Но в данный момент речь идет о другом.

— А о чем же?

— О неудачах, как ты говоришь.

— Да, и не нужно быть колдуном, чтобы видеть это.

— Объяснись.

— Если ты требуешь.

— Конечно, я не прочь узнать, что именно должен думать об этом; говори без опасения.

— О! То, что я скажу, не займет много времени… Мы покинули гавань Пор-Марго на отличном корабле, нас было сорок человек, отважных и готовых пуститься на любое предприятие, какое ты вздумаешь нам предложить. Две недели бороздили мы море, не встречая ни одной чайки. Наконец нам наскучило это уединение, и мы направились к берегу в надежде на хорошую поживу. И тут северо-западный ветер заставил нас убраться подобру-поздорову. Но этого мало: в ту минуту, когда мы меньше ожидаем беды, наша бедная шхуна налетает прямо на проклятую подводную скалу, которую мы не заметили, и раскалывается надвое, так что через час идет ко дну, и наши бедные товарищи вместе с ней; к счастью…

— Ага! — перебил его Монбар. — Ты все же говоришь: к счастью! Не замечаешь ли ты тут некоторое противоречие — значит, не одни беды преследовали нас.

— Говори, что хочешь, но наш корабль тем не менее пошел ко дну и увлек в пучину наших товарищей.

— Но что могли мы сделать? Разве была в том моя вина?

— Я не говорю этого; конечно, нет…

— Ну, отчего же ты не говоришь о том, что случилось дальше? Мы случайно взяли с собой пирогу, брошенную на берегу. По какому-то наитию я велел Даннику положить туда съестные припасы, порох, оружие. В минуту несчастья он перерезал канат, связывавший пирогу со шхуной, отплыл подальше, чтобы тонущая шхуна не опрокинула лодку, и подхватил нас в ту минуту, когда, истощенные усталостью, мы едва не шли ко дну. Через шесть часов после этого мы вошли в Венесуэльский залив, где нам теперь нечего опасаться бури, и, заметь, только мы одни остались живы из всего экипажа.