Густав Эмар - Тайные чары великой Индии

Лейтенант скромно поклонился и пошел устраивать свою хижину из ветвей.

В ту минуту как Блю-Девиль решился испробовать свое отважное намерение и хотел выйти из хижины, какая-то тень заслонила открытую дверь.

— Кто там? — спросил он.

— Это я, Пелон, — ответил молодой человек, сдерживая голос, — я пришел по вашему приказанию.

— Хорошо. Что ты сделал?

— Что вы мне приказали, лейтенант, — сказал он, приближаясь, — я помог Шакалу перевязать Линго, а потом притворился, что забыл флягу с камфарной водой, как вы мне это приказали.

— Отлично, а потом?

— Потом я спрятался, но так, чтобы видеть, что будут делать эти два человека.

— Что же они делали?

— Что вы предполагали, лейтенант, Шакал взял манерку, которая была еще совсем полна, и показал ее, смеясь, Линго; потом они стали угощаться, посмеиваясь надо мною.

— Так что?..

— Так что, лейтенант, манерка пуста, а Линго и Шакал пьяны и спят, a pierna suelta, как говорят испанцы.

— Хорошо, пусть спят; а другие?

— Все спят; не спящие в лагере только капитан, я да вы, лейтенант.

— Ты в этом убежден?

— Совершенно; часовые и те ничего не видят.

— Хорошо, дитя мое; ты знаешь, что тебе остается делать?

— Да, лейтенант.

— Ступай, дитя, и помни, что, повинуясь строго моим приказаниям, ты работаешь для своей выгоды и свободы.

— Я это знаю, лейтенант, и потому вы можете рассчитывать на меня, что бы вы ни приказали.

— Я убежден и вполне надеюсь; теперь иди, час настал; скоро мы опять увидимся.

Пелон молча поклонился и исчез.

— Теперь моя очередь, — прошептал Блю-Девиль, пробуя свой нож в ножнах и у пояса револьверы, — случай отличный; подобного больше никогда не представится; если в этот раз не будет успеха в том, что я ищу, — я отказываюсь… идем!

И бросив последний взгляд на свет в палатке капитана, он, полный решимости, вышел из хижины.

Но, вместо того чтобы перейти лагерь и прямо направиться к палатке капитана, Блю-Девиль, обойдя кругом своей хижины, пошел вдоль утесов, упираясь левой рукой об стену. Когда он достиг до куста какого-то колючего растения, лейтенант, рискуя оцарапать руки, раздвинул ветви и тотчас же скрылся в средине этого куста.

Этот человек, казалось, был одарен способностью диких зверей видеть во мраке; он шел не колеблясь, твердой поступью, которая доказывала, что он прекрасно знал, куда идет, и не боится ошибиться.

Пройдя куст, он лег на землю и ползком на руках и животе спустился в отверстие, сформировавшееся в уровень с землей, вроде отдушины в метр окружности, но так хорошо спрятанное и защищенное колючим кустом, что, не зная его, было немыслимо открыть его снаружи.

Бенито Рамирес, выбирая место для лагеря, забыл на этом кусте, вероятно без намерения, листок бумаги для сигаретки, который зацепился за шипы и остался тут; вид этого листка бумаги, почти незаметного, и причинил такую радость Блю-Девилю, что он чуть не вскрикнул; на этой бумаге он прочел все нужные для него указания.

Спустившись в отверстие, лейтенант очутился в длинном узком месте, шириною около двух метров, вышиною более пяти; грунт был из мелкого желтого пыльного песка; это узкое пространство зигзагами простиралось во всю длину утесов.

Лейтенант приподнялся и повернул направо; мрак был так густ, что, как говорит народная пословица, «сам черт, этот царь тьмы, мог бы наступить сам себе на хвост».

Блю-Девиль остановился на минуту, чтобы сообразить и успокоить ускоренное биение своего сердца; потом, мысленно повторив слово «идем!», продолжал подвигаться, принимая все предосторожности, чтобы не делать никакого шума, который, как бы легок ни был, мог его выдать.

Пройдя около семи или восьми минут, показавшиеся ему бесконечно длинными, лейтенант вдруг увидел несколько блестящих лучей, которые ложились полосами на левую стену подземелья.

Он дошел до зада палатки капитана.

Блю-Девиль остановился, задыхаясь; волнение заставляло его дрожать конвульсивной дрожью, пробегавшей по всем членам; он глубоко вздохнул; потом, когда вернулось его хладнокровие, когда он убедился, что уверенность не покинула его, он устремил взгляд на стены подземные и внимательно осмотрел их.

Нескольких секунд ему было достаточно, чтобы убедиться, что стена была исполосована трещинами настолько широкими, что он мог видеть палатку, или скорее грот, во всех его частях; одна из трещин находилась на четыре с половиной фута от земли и представляла прекрасный пункт для наблюдения.