Густав Эмар: Сожженные Леса

— О, черт побери! — заметил Добрый Дух, — я не уточняю слов.

— Нет, — ответил Валентин, — но вы уточните факты. Вероятно, во время нашего отсутствия что-нибудь произошло?

— Ничего такого, что бы могло вас беспокоить, хотя в той местности, где мы находимся, всякая предосторожность необходима.

— Отлично сказано! Кто этот человек?

— Не знаю. Оставшись один, я вышел, чтобы застрелить лань.

— Ту, которую мы едим?

— Ну да — я бродил уже около часу в долине, как вдруг до меня дошел какой-то странный, непонятный звук, выходивший из кустарников, находившихся от меня на расстоянии пистолетного выстрела. Я приложился и в ту секунду, когда хотел уже спустить курок, на одной ветке показался человек и закричал мне: «Эй, человек в касторовой шляпе, не стреляйте, я не лань и не дикое животное». Мой незнакомец в свою очередь тоже приложился. Что бы вы сделали на моем месте, Валентин?

— Черт побери, я бы выстрелил.

— Это-то я и сделал, но только я прицелился так, что не ранил его, а сломал только его карабин, и это произошло так удачно, что у него в руках остался один приклад — между тем как удар был настолько силен, что этот человек привскочил на своем месте.

В первую минуту я предполагал, что убил его наповал. Но этого не случилось — я связал его своим лассо, как какой-нибудь табачный картуз. Затем я заткнул ему рот, чтобы он не мог кричать, так как мне ничто так не надоедает, как вопли. Не правда ли, Валентин?

— Я согласен с вами, — ответил, смеясь, охотник.

— Ради осторожности я завернул его голову в мою блузу, и в ту минуту, когда я готовился взвалить его на свои плечи, я увидел лань, бегущую в шагах пятидесяти от меня. Я бросил своего пленника на землю, вероятно, не совсем ловко, так как он глухо застонал. Затем я убил лань — и в результате принес сюда в грот живую и убитую дичь. Я рассудил, что нам не мешает порасспросить кой о чем этого господина и уже тогда поступить так, как будет нужно. Тем более что ты всегда успеешь размозжить пулей его череп.

— Друг мой, добрый друг, я не сделаю вам комплимента, но скажу по совести, что при таких обстоятельствах вы поступили с замечательной осторожностью.

— Черт побери! Спасибо вам за то, что вы мне сказали, а я, Валентин, боялся, не сделал ли глупости. Что же вы? Решаем!

— Прежде всего нам не мешает узнать, с кем мы имеем дело: судя по вашим словам, наш пленник и не подозревает, где он находится?

— Нет, я развязал ему глаза только четверть часа тому назад. Говоря между нами, мне кажется, что я немножко туго завязал ему шею, так что он начинал задыхаться.

— Отлично. Мы сейчас допросим его.

— Теперь?

— Да, лучше кончить все сразу. Мы успеем еще поужинать.

— Как вы хотите.

Охотник тяжело поднялся со своего места и направился к пленнику, не делавшему ни малейшего движения и, казалось, нисколько не интересовавшемуся этим разговором, который к тому же происходил вполголоса и на французском языке.

Канадец молча подошел к пленнику, нагнулся к нему и, развязав его, освободил ему рот.

— Эй, человек, — крикнул он, — вставайте и следуйте за мной. Вас тут хотят повидать.

Незнакомец не ответил ни слова охотнику и, бросив на него суровый взгляд, сразу поднялся на ноги. Но его ноги так ослабели, что он бы упал, если бы только не поспешил опереться о вход грота.

Прошло две или три минуты, и наконец незнакомец сделал усилие и, преодолев силой воли боль, которую чувствовал, выпрямился.

— Пойдем, — сказал он и, шатаясь, направился к огню и остановился против Валентина Гиллуа.

Охотник внимательно и пристально посмотрел на него, это было легко, так как огонь костра ясно освещал лицо незнакомца. Что же касается до этого последнего, то он, кажется, и не заботился об этом внимательном осмотре; он по-прежнему оставался равнодушным и бесстрастным, и только одни его губы насмешливо улыбались перед этими людьми, которые были теперь его судьями.

Он был человек средних лет, небольшого, но крепкого телосложения, с правильными и выразительными чертами лица. Его взгляд был суров и пристален, а крючковатый нос, закругленный подбородок, широкий рот, украшаемый белыми правильными зубами, и его оливковый цвет лица придавали его физиономии какой-то особенный, величественный, могущественный вид и сразу указывали на его испанское происхождение.

А замечательная, непонятная непринужденность, с которой он держал себя, указывала больше всего на происхождение этого человека, а его нежные руки и красивые ноги были изящны и женственны.