А Адалис - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4

— С Джелалом никак нельзя быть. Ведь и спим-то мы в одежде.

— Что ж делать?

— Когда человек знает, что делать надо, — Борис гипнотизерски подчеркнул надо, — значит, сделает.

— Да?

— Конечно, да.

— Идем обратно.

Стояла ясная, холодная и необычайно тихая ночь. Звезд казалось так много, что они точно сыпались за горизонт каким-то перемежающимся сверканьем. Прямо над развалинами медресе сиял темно-оранжевый Мара Борис вспомнил, что у него изредка бывали драгоценные минуты покоя в крови, и подумал, что одна из таких минут наступила сейчас. Заседатели бесшумно добрались до спящих товарищей и улеглись между ними. Кто-то сладко вздохнул во сне, не то Сергей, не то Джелал.

Едва Борис начал засыпать, его словно качнуло и понесло. Невольно он открыл глаза и закрыл их снова, желая повторить ощущение. Где-то вдалеке что-то дребезгливо прогромыхало.

«Что это? как телега?» — с сонным умилением подумал поэт. Внезапно странное давешнее ощущение повторилось с такой силой, что он с криком схватился за сердце и хотел подняться, но был отброшен на кого-то спящего рядом. Где-то, словно под собственными ногтями прогрохотал огромный глухой гром.

— Александр Тимофеевич! Саша! Саша!

Все разом проснулись в невыносимом страхе и отчаянии.

— Что такое?

— Ребята, Галина!

— Что случилось?

Вдруг высоко поднялся голос Джелала, полный такого животного ужаса, что Галина, закрыв уши, сама тонко и жутко завыла.

— Иеркамелайде! [23] Землетрясение.

Одной рукой прижав к себе жену, а другой зацепив упирающегося Сережу, Джелал бросился к синему звездному выходу. Все рванулись следом.

Борис понял. Каждый нерв его лопался от острой боли.

Землетрясение! Настоящее!

В это мгновение пригорок под ногами поэта вздрогнул, как от удара непомерного хлыста. Глубокий глухой гром не заглушил другого, странно близкого удара. Джелал и Уикли не слышали его: обвалившиеся остатки купола древнего медресе погребли их под собой. Последний удар продолжался не более пяти секунд. Все затихло в невыразимой неподвижности. Галина, сидевшая прежде на земле рядом с мужем и Джонни, только теперь вполне поняла, что произошло. Она встала и, не глядя ни на кого, начала как будто лениво, но со страшной силой разбирать упавшие камни.

Сергей и белогвардеец бросились к ней на помощь. Борис корчился на земле в тихом нервном припадке…

В эту ночь умер под развалинами Джонни Уикли, бывший субалтерн-офицер английского воздушного флота. Джелал остался жив и каким-то чудом не очень искалечен. Когда их извлекли из-под камней, уже светало, а в лощинах остро и звонко пели птицы. Броунинг не скрываясь заплакал. Никто не спрашивал ни о чем друг друга, только Галина и окровавленный Джелал молча взялись за руки и прислонились к стене медресе.

Арт заговорил чужим и словно каким-то пробным голосом: «Что страшнее всего, друзья, в землетрясении? Мы привыкли видеть, что никогда ни одна стихия не бушует сама собой: она бушует по вине другой стихии — например, море от ветра. Так мы видим. А в землетрясении кажется, будто все происходит само собой… именно… само собой…»

Сергей побоялся ответить ему. Александр Тимофеевич, весь опустившийся и старый, подсел к Борису и шепнул ему на ухо:

— Сироты мы! Формула наша погибла.

Борис встал, подошел к телу Джонни и заплакал.

Для могилы Джонни нашли место, похожее на Англию оттенком почвы и двумя молодыми корявыми деревцами: если не наклоняться или вовсе лежать, из-за листвы не было видно страшных снежных гор.

С противоположной стороны горы мягко понижались, а с двух остальных… «Но не станет же мальчик ворочаться», — с печальной улыбкой утешил себя и Галину Арт.

Нужно было продолжать путь на юг. Но чем дальше позади оставалась смерть, тем больше грустил Борис, крепко соединявший в своем воображении гибель друга с беспомощными глазами, гибель выгодной и славной формулы и гибель своей совести. Ее беспричинные, в смысле смерти Уикли, угрызения имели, правда, чисто поэтический характер.

У Джелала все больше и больше разбаливалась от ходьбы нога, но ввиду того, что на ней не было раны, а только глубокий ушиб, и заражение крови Джелалу не грозило, все относились к его геройским гримасам с дружеским поощрением.

Этот последний переход был самым длинным, суток на пять. Еще далеко от конца его у экспедиции не осталось уже ни одного камешка концентрированной пищи кочевников; но сейчас голод уже не действовал так сильно, как во время первых блужданий в горных трущобах после плена у басмачей. Всяк возмужал по-своему.