А Адалис - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4

Лучше республике счастливо жить, чем воевать. Вы сами так думаете, сограждане. Второй путь — более разумный: это особая маскировка. Ну, вот. В последнюю мировую войну устраивали дымовые завесы, это неудобно и негигиенично. Мы — брезгливы. Поэтому я предлагаю устроить завесы облачные.

Зал с напряжением слушал докладчика. На экране вспыхнул черными и цветными линиями чертеж. Щеглов с удивительной ясностью пояснил его короткими фразами. Сущность изобретения сводилась к следующему: кольцо гор, окружавших котловину республики, он предлагал избороздить сетью каналов, постоянно наполняемых водой. Благодаря вулканическому огню вся эта вода в любое мгновение могла быть обращена в пар и сгущена в облака обычными электрическими разрядами. Сергей подробно объяснил простейшее устройство каналов, подводящих подземный огонь из уже имеющихся вулканических цистерн.

— Вот это и есть мой проект. Все подробные расчеты я представляю Ультра-Совету Обороны в дополнительном рукописном докладе. Я кончил.

Не успел Сергей выпустить ногу из шелковой хламиды, как на него обрушился гром аплодисментов. Смущенный докладчик спотыкаясь сбежал по ступенькам в залу и уселся около Броунинга.

После короткого совещания поднялся председатель. Голос его звучал торжественно.

— Совет Обороны благодарит молодого члена нашей республики за сделанный доклад первостепенной важности. Проект его принимается в целом. Утверждение проекта будет произведено на расширенном заседании Ультра-Совета. Совет Обороны будет ходатайствовать перед Ультра-Советом о присвоении гражданину Щеглову звания почетного члена республики, а со своей стороны Совет Обороны приглашает его и его друзей на банкет избранных, имеющий быть в день ближайшей Селены.

Прокаженные с поздравлениями обступили Сергея.

Борис прохаживался по терему нарочито крупными и нервными шагами. Новая, немного неудобная мысль о том, что связь с Эйридикой может оказаться теперь весьма полезной, еще не успела дерзко оформиться, но уже будоражила и настраивала. Наконец он остановился и произнес сакраментальную фразу:

— Ты — Эйридика, а я — Орфей, и я выведу тебя из царства теней в дневные просторы.

Девушка продолжала сидеть, не шевелясь. После недовершенного убийства собаки дочь Эвгелеха мучили навязчивые опасения, что ложь откроется и Борис доберется до сути — до страстной и оскорбительной для девического самолюбия Эйридикиной любви.

— Выведу, как пить дать! — раздраженно повторил Борис, не дождавшийся эффекта. Его начинала пугать эта скрытая и необычайно интенсивная внутренняя жизнь. Эйридика подняла средневековые глаза:

— Мерси. Я не знаю только, нужно ли это?

Поэт опешил:

— То есть как нужно ли? Ведь там так много времени.

— Какого времени?

— Жизни!

Эйридика снова задумалась. Что легче: идти так далеко по неудобным местам или быть безболезненно казненной правительством, когда уйдет Борис? — пыталась решить она. А что Борис уйдет, было уже давно решено ее одинокими ночами жалости и жертвенных фантазий. Дочь Эвгелеха знала входы и выходы, она хотела только помедлить немного, и причиной этой медлительности была странная надежда. Каждый вечер, ложась спать, девушка верила, что у нее переменится характер и что она проснется с новой жаждой жизни, которая заставит ее бежать в мир, но утро наступало, а в изнеженном сердце оставалась прежняя смертельная лень. Борис потерял стиль разговора. Он решительно чувствовал себя Сережей, Броунингом и Буденным вместе взятыми, когда ему приходилось мучить эту царевну-лягушку.

— Вы буржуазная аристократка, — бросил он тоном драматического рабочего от станка.

Лягушка подняла брови: — Неправда, поэт. Наша республика не имеет экономического смысла. У нас нет буржуазии.

— Ну, просто аристократка! — сладострастно взвизгнул Борис.

— Наша республика не имеет древней истории.

Она казалась неуязвимой. Борис бесился, согласие дочери Эвгелеха на совместный побег было единственным способом вырваться из республики, где его постигло последнее разочарование в мистике.

К концу диалога неудобная мысль успела отлиться в прочную форму. «Это ничего, — четко думал поэт, — что мы побежим вместе. Ведь какой же успех в Москве! Вопиющая экзотика! Если она больная, ее запрут».

— Ох, тяжело мне как! — вздохнул он вслух.

Дочь Эвгелеха медленно прижала руки к груди: