Владимир Карпов - Обратной дороги нет

То, что погода не благоприятствовала полету, приятно волновало командира корабля. Очень низко, даже еще ниже вертолета, то и дело проплывали какие-то белесые клочки, иной раз целые облачные острова, скрывая землю, и тогда лейтенант уверенно смотрел на авиакомпас и вел машину к уже близкой цели.

Вершины сопок, проглядывавшие сквозь облака и поросшие чахлым редколесьем, медленно проплывали в стеклах кабины, иной раз так близко, что можно было разглядеть каждую причудливо изогнутую ветром, бледненькую северную березку. Вскоре пошел дождь, и сопки стали просматриваться как бы сквозь мутную пленку. Приближались к заливу. В тусклых сумерках был уже ощутим переход к вечерней тени, и Кузовлев с удовлетворением отметил, что в пункт назначения они явятся как раз к наступлению ночи.

Вот тут-то вертолет вызвали с аэродрома. По тому, как резко и четко прозвучал голос в наушниках, лейтенант понял, что они находятся уже недалеко от цели.

— Борт семнадцать ноль два…

— Я — семнадцать ноль два, — тускло ответил Кузов-лев, ожидая, что сейчас последует приказ вернуться ввиду ухудшения метеообстановки. Но то, что он услышал, заставило его сердце забиться тревожно и радостно. И хотя в сообщении говорилось о беде, постигшей незнакомого Кузовлеву пилота, лейтенант не смог сдержать этого радостного возбуждения, вызванного азартом молодости: вот оно, началось! Не успев прибыть к месту назначения, он уже получал настоящее боевое задание, да еще в таких сложных условиях, когда и опытному пилоту было над чем задуматься.

— … Снизиться над заливом, — продолжала земля, — следуя курсом двести семьдесят, выйти к острову Большое Седло, осмотреть район северо-восточнее этого острова… Летчик, по всей вероятности, находится в спасательной шлюпке оранжевого цвета, даст сигнал красной ракетой…

Кузовлев вслушивался в сообщение, старательно запоминая каждое слово. Подтвердив получение приказа, он тут же передал управление второму пилоту Кулаеву и, достав планшет, рассчитал полет к Большому Седлу.

Бортмеханик Иван Леонтьевич, который отличался привычкой говорить мало, но всегда к месту, заметил:

— Бензина на полтора часа.

— Хватит, — ответил Кузовлев.

Даже если бы бензина было только на час полета, он все равно полетел бы.

— Спасать надо! — бросил Кулаев. — Человека надо спасать! — оттого, что он тоже волновался, особенно заметен был его восточный акцент.

По плексигласу бежали струйки воды. Море притягивало к себе вертолет, словно магнитом.

Летчикам пришлось применить все свое умение, чтобы под ветром удержать машину на одной высоте. Вот оно, началось… Север встречал их первой тревогой, первым риском. Кто-то, заброшенный неожиданной катастрофой в холодную воду, нуждался сейчас в помощи.

Ощущение резкого, пронизывающего до костей холода пришло внезапно.

Первое время он был слишком разгорячен, слишком возбужден случившимся, чтобы почувствовать этот холод, — теперь резкий, колючий ветер словно враз проник сквозь мокрую одежду. Стыли ноги, погруженные в воду, которой была заполнена шлюпочка.

Соболев снова принялся вычерпывать воду ладонями, рассыпая брызги, работал неутомимо, как помпа.

Вычерпав шлюпку наполовину, он повернулся, чтобы усесться поудобнее, чуть наклонил свое верткое судно, и вода тут же перехлестнула через борт.

Еще раз он принялся за работу, решив во что бы то ни стало осушить шлюпку, и опять хлесткий удар большой, невесть откуда взявшейся волны свел на нет все усилия. Пришлось отказаться от бессмысленной работы.

Озноб уже покалывал тело, и где-то в глубине, постепенно нарастая и заполняя каждую клеточку, рождалась мелкая, противная дрожь. Руки покраснели, распухли от ветра, от едкой морской воды; перчатки он потерял во время спуска на парашюте, да и какой толк был бы сейчас от этих перчаток?

Шлюпка медленно обогнула обломок льдины, оторванной где-то от берегового припая. Сейчас, в сгущающейся темноте, льдина светилась изнутри тусклым голубым мерцанием. Не хотелось уходить от этой сияющей льдины, в ней словно был воплощен уходящий день, она казалась крохотным кусочком берега, но со льдиной ему было не по пути, и он поплыл дальше, туда, где за косыми струями дождя и снега рождалась ночь.

В шестнадцать ноль-ноль должен был окончиться световой день, в этот час на аэродроме прекращались полеты, и пилоты, кроме тех, кто был назначен на дежурство, уезжали в поселок, в теплые, уютные свои дома. Иван взглянул на часы — стрелки были неподвижны. Никакие щелчки по корпусу уже не приводили их в движение. Теперь время для него остановилось, и одним навигационным прибором стало меньше.