Николай Прохоров - Комендант брянских лесов

— Да не очень, — сдержанно ответил тот.

— Да и ты не остался в долгу, — неожиданно вставил Гуров. — У него даже нос набок.

Подрывника будто кто-то перепоясал хлыстом. Лицо его все вспыхнуло, ноздри расширились.

— Только один раз ударил, товарищ командир, — горячо заговорил Леонов. — Я не тронул бы его пальцем, если бы он сам не схватил меня за горло.

— Да что ты! Разве я в упрек? — удивился командир. — И хорошо, что двинул гада в переносицу. Кулак у тебя подходящий.

— Боксом я занимался когда-то... — смущенно проговорил Василий, как бы оправдываясь.

Видя, как взволновал Гуров своим замечанием подрывника, комиссар стал догадываться о причине молчания юноши. Он осторожно заговорил о Груне, заметив, как опять покраснел Леонов.

— Мы с командиром убедились, что она не причастна к Потоцкому. Просто, видимо, неопытная и крайне нерешительная девица.

— Безусловно, кисейная барышня, — пренебрежительно сказал Гуров.

Куликов поспешил прервать командира:

— Но за эту нерешительность она могла поплатиться жизнью. Ведь если бы Потоцкий узнал, что к ней заходили наши, он застрелил бы ее.

— В два счета шлепнул бы, мерзавец, — подтвердил Гуров. — Повесил же он нашу парашютистку, сам признался, сукин сын!

— Я, между прочим, был уверен, что в основе предательства этого молодчика лежит что-то социальное, — сказал Куликов. — Выяснилось, что отец у него засланный пилсудчик, осужден был до войны, неизвестно куда бежал. А уже вернулся в брянский край бургомистром, вместе с оккупантами. Так с тыловыми частями и прибыл.

Леонов не принимал участия в разговоре, и комиссар отпустил его.

Партизанское следствие по делу Потоцкого шло около трех недель. Сначала предполагалось отправить его в объединенный штаб, а возможно, и в Москву, на самолете. Но выяснилось, что в смысле сведений о противнике Потоцкий не представляет никакого интереса. Поэтому он пока находился под стражей в отряде «Мститель».

Было установлено, что Потоцкий служил в гестапо, шпионил за партизанами, злобно издевался над местным населением, особенно почему-то над колхозниками. Он схватил и повесил советскую радистку, выпрыгнувшую ночью с самолета и заблудившуюся около деревни Котовки. Девушка не успела в него выстрелить, но, как рассказали колхозники, рукояткой пистолета выбила ему два зуба. Отсутствие передних зубов подтверждало это сообщение.

Партизанский суд приговорил Потоцкого к расстрелу. Егору было приказано привести в исполнение приговор.

— Охотно согласен покарать предателя Родины. Дело законное, — заявил разведчик.

Уже под вечер Егор повел осужденного за лагерь. Потоцкий шагал тяжело, словно на ногах его висели гири. Пройдя метров тридцать, он упал на траву и отчаянно заскулил...

— Вытри под носом, кролик! — крикнул Егор, равнодушно наблюдая, как Потоцкий катается по траве.

— Товарищ, позови командира, один секрет скажу...

— Фашистский волк тебе товарищ, прохвост!—огрызнулся Егор, оскорбленный таким обращением, но все же крикнул проходившему мимо партизану, чтобы он позвал командира отряда.

— Что за секрет хотели вы сообщить? — спросил подошедший Гуров.

— Товарищ командир, дайте кровью вину искупить! — молил Потоцкий. — Я еще буду полезен для страны.

— Вы обещали какой-то секрет сообщить, говорите! — напомнил опять Гуров.

Но Потоцкий только просил пощады.

— Да не верьте, товарищ командир! Какой у гестаповского холуя может быть секрет? — раздраженно проговорил Егор. — Просто он хочет продлить хоть на одну минуту свою подлую жизнь. А на расправу оказался жидок, гад!

Егор оттянул затвор автомата на боевой взвод и вопросительно глянул в лицо Гурову. Командир отряда молча повернулся и пошел прочь...

Начиналась осень. Уже не полыхали, как летом, зори. Ночи стали длинные. Разведчики вздохнули свободнее. Найди-ка его, партизана, в темной осенней ночи!

Стоял сентябрь, самый разгар бабьего лета. Погода держалась ясная, но по вечерам уже становилось холодно, и партизаны дольше обычного засиживались у костров.

Уже давно пропали комары, все лето надоедавшие людям. Разве какой-нибудь один ночью в закрытом шалаше вдруг почувствует тепло и громко зазвенит в темноте.

Серели, жухли травы. Только на мшистых бугорках, образовавшихся от сгнивших пней, ярко зеленели мелкие брусничные лепестки.

В сторонке от лагеря, на холме, с которого торопливо сбегали к ручью молодые березки, беседовали комиссар Куликов и Ефим Рачков. Широко расставив ноги и опершись локтями о колени, старый артиллерист неторопливо дымил цыгаркой. Комиссар полулежал на боку, подперев голову. Между собеседниками теплился маленький костер, зажженный, должно быть, Ефимом для курева.