Николай Прохоров - Комендант брянских лесов

Командир вопросительно посмотрел на Леонова.

— Против Ефима Акимовича ничего не имею. Только одно сомнение: путь длинный, идти туда надо быстро. А оттуда, может быть, еще и бежать придется. Выдержит ли? Ведь он не молодой.

— Старик крепкий, сдюжит, — возразил Егор.

Когда было окончательно решено, кто пойдет на операцию, Леонов опять обратился к Гурову.

— Простите, товарищ командир, у меня к вам маленькая просьба, — сказал он и почему-то смутился. — Ботинки совершенно разорвались. А у Карасика много работы.

Нельзя ли мне вне очереди починить, — попросил подрывник, краснея до ушей.

— Сейчас же прикажу старшине уладить дело.

Через несколько минут Леонов уже сидел босой около Карасика, который, рассматривая вконец расползшийся ботинок, сокрушенно качал головой, видимо, не решаясь приступить к делу.

— Как ты ухитрился изорвать даже стельки, да еще и задник разбить? — наседал Карасик. — Задник — основа всякой обуви, и без него, по правилам, нельзя чинить.

— Понимаю. Другой бы тут ничего и не смог. Но ведь мы знаем, что ты, Сеня, был лучшим мастером в Клинцовском промкомбинате, — откровенно льстил подрывник. — Недаром Егор говорит, что Карасик из бересты может кожаные сапоги изготовить.

— Что он понимает в этом деле, ваш Егор?

Карасик действительно был весьма изобретательным сапожником. Весь длинный летний день, с утра до сумерек, можно было видеть его согнутую фигуру у низкого столика рядом с кухней. Партизаны соорудили Карасику надежный навес, позволяющий работать в любую погоду.

Мастерство и трудолюбие сапожника были просто неоценимы для отряда. С непостижимым упорством починял он уже много раз чиненую обувь бойцов, стараясь не допускать, чтобы партизаны ходили разутыми. В отряде его все любили.

В боевых операциях Карасик не участвовал. Командир и не настаивал на этом. В своей роли он был незаменимый в отряде человек.

Во второй половине дня ботинки Леонова были починены.

— Великий мастер ты. Семен! Право, без тебя весь отряд обезножил бы!—уже искренне восхищался он, натягивая ботинки.

Подрывники собрались в путь. Еще раз проверено оружие, уложены в вещевые мешки мины, тол, к поясам прицеплены гранаты, автоматные запасные диски. Как всегда, комиссар Куликов провожал их далеко за лагерь. Там, где еле заметная тропка сворачивала направо, Куликов остановился и крепко пожал всем руки.

— Действуйте, друзья мои, смело, но осторожно. Главное— не горячитесь, берегите друг друга. На вас, Ефим Акимыч, я надеюсь. Вы человек опытный, бывалый.

— Спасибо, — сдержанно ответил Ефим, тронутый словами Куликова.

— Не сомневайтесь, товарищ комиссар, — уверенно и спокойно проговорил Леонов. — Какая бы ни была охрана, улучим момент — поставим мину. Если нужно будет, трое суток пролежим у дороги, а задание выполним.

Комиссар долго смотрел вслед удалявшимся подрывникам, пока те не скрылись за поворотом.

Провожая людей на сложные, опасные задания, Куликову всегда было как-то не по себе, но он от всех умело это скрывал под видом внешней начальственной строгости. Чаще всего на такие задания приходилось подбирать людей молодых, смелых. И комиссару казалось, что они по неопытности легко могут попасть в беду.

Это было не совсем так. Многие из них, несмотря на молодые годы, были испытанными воинами, прошедшими хорошую школу партизанской борьбы. Куликов рассудком понимал это, но сердце его всегда по-отцовски болело, когда он провожал ребят.

Михаил Сергеевич Куликов, много повидавший на своем веку человек, половину жизни провел на партийной работе. Она научила его хорошо разбираться в людях, оберегать их от ошибок. Эта профессиональная черта партийного работника доставляла ему во вражеском тылу много неприятностей.

Когда фронт приблизился к его родным местам, ему было предложено эвакуироваться. Но секретарь райкома не представлял себя далеко от фронта, от своего района. Зимой 1941 года Михаил Сергеевич обратился в Орловский обком партии, который находился тогда в Ельце, с просьбой отправить его в тыл врага, в хорошо известные ему брянские леса для организации партизанской борьбы с оккупантами.

В Ельце Куликов оставил свою семью, шестнадцатилетнего сына, который еще при нем все время порывался пробраться к партизанам или добровольцем пойти в армию. И теперь, глядя вслед уходящим партизанам, ему казалось, что среди деревьев с автоматом через плечо мелькает хрупкая фигурка его сына.