Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа

– Я устал от всех этих рассуждений. Карты уже в игре, и все остальное – суета.

– Карты?

– Их вытащила Карла. Она вытащила тебя. Anima Mundi видела, что ты идешь.

Таро. Матиас знал, что его любимая всегда с подозрением относилась к картам, но именно по этой причине совсем не удивился, что у нее мог быть дар, позволяющий раскрывать их тайны. Он не стал спрашивать, какая карта олицетворяла его.

– Я хочу убивать, – сказал Инфант. – А потом умереть жестокой смертью.

Госпитальер не видел причин его отговаривать.

– Должно быть, это странно, – пробормотал вдруг Гриманд, – но я чувствую радость.

Издалека послышались приглушенные крики. В городе оставалось еще много гугенотов, которых нужно было выкурить из убежищ. Работы еще на несколько дней. Или недель.

– Ты можешь спрятаться, – предложил король воров. – Тут есть места, о которых сержанты даже не слышали.

– Я не привык прятаться.

– Мне нужен еще один твой камень бессмертия. Одного мало.

Его ухмылка, несмотря на демонический вид, который придавали лицу белые глазницы, была хитрой.

– Ты желаешь жестокой смерти. Спокойной ты не заслужил, – возразил Матиас.

– Когда Карла отправила меня за тобой, она боялась, что ты сразу же убьешь меня, и теперь я понимаю ее опасения гораздо лучше, чем тогда. Она сообщила мне волшебное слово, которое меня защитит, что-то вроде заклинания.

Тангейзер вложил меч в ножны и осушил чашу с вином.

– Говори, пока я тебя не заставил, – велел он.

Гриманд рассмеялся, но затем поморщился – натянулись зашитые раны на голове.

– Как там оно? – начал вспоминать гигант. – Крошечная птичка. Андре! Еще вина! Воробышек… Нет… Терновый венец?

Рыцарь увидел, как за огромной фигурой короля Кокейна во двор с восточной стороны осторожно пробирается невысокая, хрупкая девочка. Влажные волнистые локоны доходили ей почти до локтей. На боку у нее висела тяжелая сумка, а в руках был маленький сверток. Иоаннит отобрал у Андре кувшин вина, прежде чем он попал к Гриманду.

– Ага. Я вспомнил! – обрадовался великан. – «Новый соловей ждет твоих шипов».

– Ампаро. – Тангейзер, не задумываясь, произнес хорошо знакомое имя.

– Ого, и правда магия! Теперь ты меня не убьешь, да?

Матиаса пробирала дрожь. В горле стоял ком. Ампаро мертва. Она умерла одна, погруженная в пучину страха. Тогда вместо того, чтобы сражаться, он сложил оружие, надеясь защитить ее. И ошибся.

– Новый соловей? – переспросил он.

– Еще камень бессмертия, я сказал. Такая сильная магия стоит по крайней мере одного.

– Гриманд? – окликнула слепого гиганта растрепанная девочка.

Тангейзер посмотрел на нее. Она снова позвала Инфанта, на этот раз громче:

– Гриманд!

Она, казалось, была переполнена радостью и боялась поверить, что это действительно он.

– Ля Росса! – отозвался король воров.

Он обрадовался ничуть не меньше. Улыбка его была ужасной, хотя он этого и не осознавал. Лицо с пустыми белыми глазницами напоминало гигантскую маску безумного клоуна. Рыцарь встал, пытаясь остановить его, но Гриманд вскочил, обернулся и протянул девочке свои громадные руки.

Улыбка Ля Россы лучилась радостью. Она посмотрела на великана и заплакала.

Но не от страха. Бледное, худенькое лицо сморщилось от жалости.

– Где твои глаза? – всхлипывала Ля Росса. – Где твои глаза?!

Из маленького свертка в ее руках тоже послышался плач.

Паскаль спала, и ей снился Тангейзер. Она думала о нем, когда лежала на подушке, надеясь, что он ей приснится, и он приснился. Одни картины – даже во сне девочка пыталась продлить их – были эротическими. Другие – кровавыми, когда они с мальтийским рыцарем сражались вместе, и это ей тоже очень нравилось. А иногда она видела своего кумира раненым и одиноким, осаждаемым чудовищами, превосходившими его если не по силе, то по численности.

Проснувшись, Паскаль смогла вспомнить только последний сон. Потом она вспомнила, что его жена мертва. «Я почти взрослая и могу выйти замуж», – тут же подумала девушка.

Не открывая глаз, она представила сражение, разыгравшееся на лестнице ее дома.

Когда отец экспериментировал с рисунками и резьбой для нового шрифта – большинство существующих он считал плохо читаемыми, – то полностью отдавался этому занятию. Забывал обо всем. Точно так же вел себя Тангейзер, когда убивал, только действовал он гораздо быстрее и решительнее. Для него не существовало ничего, кроме убийства. Мысли, конечно, оставались, только все они были сосредоточены на цели. Ни страхов, ни сомнений, ни жалости. Лишь действия и решения, меняющиеся в зависимости от обстановки, – так ласточка управляет своими крыльями. Это было красиво. Разве Матиас мог это не любить? Разве ласточка может не любить полет?