Борис Воробьев - Убу

— Будешь еще попрошайничать!

Конечно, это наказание, но в то же время — забава. С первыми брызгами забывается и обида. Так приятно окунуться в прохладную водичку жарким утром, а потом, отряхнувшись на манер собаки, увидеть, что к тебе подбегает другой медвежонок, Макс, у которого шубка посветлее, а голова, лоб и щеки словно выгорели на солнце! Лапой его, лапой! Обнять его! Забрать побольше в пасть его шерсти и потрепать его. Но Макс сильней — и оба медвежонка скатываются в воду.

Кнопа шустра — она первая выбирается из бассейна, бегает по краю. Наклоняя, как кузнечик, голову, она крутит ею, метает, точно пробуя, не отвалится ли, и как будто желая сказать: «Ух, какая я удалая! Если б вы знали!»

Медвежата здесь самый изобретательный народ.

Девушка сидит на большом широком колесе, похожем на деревянный барабан без дна и крышки. Надо попытаться столкнуть ее с барабана и поставить барабан набок. А если девушка будет мешать — надо с ней побороться. Она и сама — сразу видно — хочет этого: бьет руками по своей куртке и зовет.

— Иди сюда, иди! Кто кого?

И медвежонок обхватывает ее колени.

Какая бы ни была игра, кто бы в ней ни участвовал, но среди общего веселья и легкомыслия всегда видишь одного серьезного, озабоченного малыша. Малыш с мордочкой поросенка (только без пятачка) трясет своим тяжелым налитым телом на коротких ногах и все что-то выискивает.

Это барсучонок. Он такой, наверно, с первого дня рождения.

Барсучонок вызывающе, почти оскорбительно деловит. Он никого не хочет замечать. И все же деятельность его время от времени захватывает зверей.

Всем на площадке давным-давно известно, что в песке вольера ничего не откопаешь. Но барсучонок роет так вдохновенно, с таким знанием какой-то вкусной тайны, что бегающие зверята невольно останавливаются возле него.

Барсучонка побаиваются все. Он важничает и, видимо, силен. Он так самоуверен, что задирать его решается один лишь черный щенок, да и тот с визгом и жалобой отбегает потом к служительнице. Возражать барсучонку в чем-либо не принято. Когда он подбегает к лежащей динго, та только жмурится. Он начинает методично ее обследовать, зарываясь носом в ее шерсть, — динго неподвижна. Медвежата — те трусливее динго. Кнопа вздрагивает, если деловитый малыш ткнет ее носом.

Как быть теперь, когда барсучонок почти с головой зарылся в песок?

Особенно любопытна тоненькая, худенькая лисичка. Навострив ушки и подрагивая ими, она кружит около землекопа.

Подваливает сюда и Кнопа.

Лисенка ей ничего не стоит отогнать, но обидеть барсучонка страшно. И она только шевелит носом его шерстку.

Служительница взглянула. Нельзя ждать, что последует дальше. Она быстро подходит, берет Кнопу одной рукой за ухо («уф-уф» — сердится медвежонок), другой — обхватывает ее за живот и сажает медвежонка на качели, к восторгу наблюдающих ребятишек.

Ах, Кнопа, Кнопа, такой ручной зверь, почти артистка, выезжающая с лекторами в колхозы, на предприятия, в школы, — и все время двойка по поведению!..

От малышей к бамбуковым медведям шагаешь мимо обезьянника. Надо спешить к пандам: днем они спят — и что тогда увидишь? И все же останавливаешься возле обезьянок.

Зам. директора зоопарка по науке, Анфиса Митрофановна, советовала мне понаблюдать за капуцинами, которых я раньше не знал. «Они очень умны», — сказала она.

Об уме их, правда, трудно судить, если смотришь всего несколько минут, да к тому же стоя перед барьером. Но они забавны.

В одной клетке — четыре капуцина (как в старой студенческой песне). Толстые кошачьи хвосты, беличья — только потемнее — шубка. Ростом они — с кота-недоросля.

У каждой обезьянки — черный ежик на голове, рыженькая бородка, осмысленная мордочка, и, когда такой бородач (самки тоже бородачи) лезет вверх по решетке, он похож на матроса с пиратского брига, взбирающегося на мачту. Или — по-современному — на дикого, донельзя обросшего и заплутавшего туриста, когда он лезет на сосну, чтобы разобраться в обстановке.

Этих капуцинов называют бурыми. Ничего монашеского в них на первый взгляд нет, если не вспомнить, что «капуцин» — маскарадный костюм, плащ с капюшоном, и в то же время одежда бродячих монахов. Когда присмотришься к обезьяньему затылку — увидишь что-то вроде капюшона.