Леонид Фёдоров - Как просыпается Солнце

Когда-то буря обломала ее вершину, и теперь на высоте десяти метров тянутся кверху, словно копья, пять вершинок. На старом стволе видны рубцы — следы морозобоин. Пытаясь залечить нанесенные раны, ель наращивала вокруг трещин годовые слои, отчего ствол из круглого превратился в овальный. Из-за этого уродства и обошла дерево пила лесоруба. Вокруг на сотни метров вырублен лес, но ель позаботилась о потомстве. Рядом видны молодые елочки. Каждый год, в конце зимы, дерево рассыпает семена, и все гуще становится подрост.

Ель очень стара. Скоро превратится она в сухой трухлявый пень, но останется от нее тенистый ельник — приют птиц и зверей, где даже в жаркий полдень будет веять прохладой.

Завидная судьба у ели. Не каждому дано оставить после себя богатство, украшающее землю и несущее пользу людям.

На этюдах.

Неведомо как получилось, что из всей нашей семьи в нескольких поколениях только один я заболел охотничьей страстью. С детских лет, получив в руки ружье, не выпускаю его, брожу по лесным тропам, греюсь у веселого костерка.

Может быть, унаследовал я это от своего прадеда, вятского крестьянина? Бабушка любила рассказывать о своем отце Иване, крепостном помещика Мосолова.

Вятская земля испокон веков родила трудно. Иной год и вовсе ничего не удавалось взять у нее. От великой нужды подавались вятские мужики в отхожие промыслы. Сплавляли лес, рубили дома с затейливой вязью наличников и петухами на крышах. Плели лапти, изготовляли из бересты туеса, коробы, делали деревянную посуду. Вятских плотников и краснодеревцев знала вся Россия. Еще и сейчас в глухих деревнях стоят избы, срубленные руками вятичей.

Прадед Иван никуда не ходил. Свой век прожил на берегу Вятки. Ковырялся в земле, а осенью и зимой промышлял с кремневым ружьем, зарабатывая барину на оброк. Ходил с рогатиной на медведя, ловил петлями зайцев, добывал куниц да белок.

По словам бабки, умирая, он завещал домашним пуще ока беречь фузею: «она вам завсегда приварок добудет». Но сохранить не сумели, выменяли на корову, и с тех пор почти целое столетие никто из потомков Ивана не брал в руки охотничьего ружья.

А я их сменил несколько, пока не подобрал по душе. И вот уже много лет служит мне безотказно двустволка, когда-то сработанная искусным умельцем. Она стала моим верным товарищем в таежных скитаниях. Мы вместе с ней постарели. Теперь я реже вскидываю ее к плечу, и она редко разрывает устоявшуюся тишину леса. Большую часть года висит ружье на стене, напоминая о далеких годах моей юности.

Первое мое знакомство с уральской тайгой произошло почти сорок лет назад. Я высадился на маленьком полустанке Исеть. Подождал, пока паровоз с большими красными колесами, натужно пыхтя, не отправится дальше, таща за собой длинную связку вагонов с подслеповатыми окнами. И только когда за поворотом скрылся хвост поезда, я, вскинув на плечи ружье и рюкзак, тронулся в путь. Через несколько минут маленький поселок из нескольких домишек остался позади. Еле приметная тропка, огибая каменные завалы и бурелом, уводила в чащу.

В то время здесь была настоящая тайга: ни широких трасс высоковольтных линий, ни узкоколейных дорог, ни дач… Бурелом, непролазная чащоба. Заросшие ельником распадки, высокие холмы с грудами каменных плит на вершинах. Звонкие ручьи, на берегах которых — следы косуль и сохатых. Сквозь переплетенные ветки проглядывались седые, с прозеленью, лишайники-бороды, как будто за каждым шагом путника зорко следили сказочные лешие.

Посматривая по сторонам, я брел по тропе. Как все здесь было не похоже на светлые равнинные боры и дубравы Среднего Прикамья, где прошла моя юность!

Осень основательно похозяйничала, окрасила березы, зажгла багрянцем осины и тихо срывала с веток увядшие листья. Яркие краски делали землю удивительно милой и дорогой.

Была со мной карманная буссоль, хорошая карта, а все равно запутался я, попав в настоящий лабиринт гор и холмов. Одна выше другой теснились вершины, то обрывая в непролазное моховое болото, то, разделенные небольшими логами, стояли — как сестры, сцепив над головой, словно руки, корявые сосновые ветки.

Три дня провел я тогда среди этих гор. Ночевал возле жаркого костра, вслушивался в еще незнакомые таежные звуки. Что-то таинственное и манящее чудилось мне в ночных шорохах, лепете ручья и скрипе деревьев. Впервые увидел я бастион Чертова Городища. Изваянное природой лицо Мефистофеля навевало тревожные сны у костра. И вот тогда у костра попал я в плен таежного очарования и до сих пор поклоняюсь доброму зеленому Берендею.