Борис Ямпольский - Волшебный фонарь

О чем он думает? Чего ждет? И ждет ли?

Мимо клетки ходят зрители, читают плакатик, что кондор Кузя живет в зоосаде 70 лет, смотрят на Кузю и восхищаются:

— Семьдесят лет — и не убегает!

В вольере у фазанов на дереве сидит сойка.

Фазаны, они ведь франты, у них главное, чтобы хохолок был зачесан, шпоры в порядке, мундир начищен, и весь день они бегают по бульвару, а когда вспомнят о просе, его уж нет: все выклевали воробьи. Воробьи в грубых серых жилетах, они не занимаются внешностью. Они клюют.

И вот для того, чтобы у фазанов от голода не побледнели золотые и оранжевые перья, в вольеру пустили сойку.

Сойка, как только явилась, показала всем своим голубые жандармские лампасы и сделала строгие глаза: «Мы сейчас!»

Потом с диким хриплым криком: «Ра-ра-ра!» — спикировала на воробьев, разогнала их и одного даже заклевала, унесла на дерево и оставила от него одни серые перышки. И так она съела много воробьев.

Но вот однажды какой-то воробей, не здешний, а чужой, который только что прибыл из деревни и ничего не знал, бездумно залетел в вольеру. Он сел на веточку, чтобы оглядеться, узнать расположение кормушек, ходы и выходы и все, что полагается знать злодею.

И вдруг он рядом на веточке увидел голубые лампасы, и от ужаса весь стал похож на ежика.

Но сойка молчала.

Воробей успокоился, он сделал вид, что залетел сюда просто так, туристом, из любознательности, и, чтобы ему поверили, даже повертел хвостиком и сказал легкомысленное: «Пи-пи».

Сойка строго смотрела по сторонам и продолжала молчать, не обращая на него никакого внимания.

Тогда воробей осмелел, слетел на землю, сделал вид, что клюнул зернышко, и взглянул на часового.

Но сойка не пошевелила ни одним пером. Она продолжала строго смотреть куда-то вдаль.

С тех пор в вольеру свободно летают воробьи тучами. Кто-нибудь заметит вдруг голубые лампасы: «Внимание! Сойка!»

Все замрут, сольются с пылью и не дышат. Но сойка не двигается. Тогда они оживают и начинают клевать и даже шумно драться из-за крупного зернышка.

А сойка сидит на посту и молчит. Она ожирела, и тяжело ей стало летать, и лень кричать, и все тянет ко сну.

И вот как будто бы все осталось по-старому: и голубые лампасы, и напряженно стерегущая поза, и строгий, всевидящий глаз, и изредка даже предостерегающий крик: «Ра! Ра!» — а воробьи клюют и клюют.

Старая история!..

Длинноногая африканская птица в обгрызенных у колен узких атласных брючках, в сером, с острыми фалдочками, сюртучке и с вздыбленным пучком длинных перьев на затылке — точь-в-точь перья, торчащие за ухом писца. Строго поблескивая очками, она решительно расхаживает, как по кабинету, на каждом шагу кивая головой, словно говоря: «Так. Так. Слушаю. Продолжайте!» Потом вдруг нервно дернет головой: «Дайте же подумать!»

Прошагав так несколько минут, она подходит к сетке, пристально глядя серо-бурыми глазками.

Так и подмывает спросить: «Что, хабар хочешь?»

Лиса рыщет по клетке, тычется в прутья, ищет лазейку. У клетки стоит женщина, и с ней девочка в зеленом капюшончике.

— Леночка, вот ты говорила: лисичка-сестричка. Вот она лисичка, вот она живая.

— Лисичка-сестричка, лисичка-сестричка. А как она съела колобок? Рот открыла и съела колобок?

Подходит старушка:

— Вот Лиса-то Патрикеевна!

Появляется военный с девушкой:

— Валя, хвостик хорош!

Гражданин в белом картузе грызет яблоко и сообщает:

— Кур ворует!

— Витя, ты видел? — кричит один мальчик другому.

Витя тычет в клетку эскимо на палочке. Лиса останавливает свой бег, облизывает мороженое, Витя предупреждает:

— Кашлять будешь!

Лиса снова начинает кружиться по клетке, не обращая внимания на лица, на восклицания.

— Бегает! Бегает! — слышится вокруг.

— Она очень быстро бегает, проклятая, — говорит гражданин с яблоком.

— Без конца, бедная, бегает, — откликается старушка.

— Дает, дает! — говорит Витя.

А лиса на все в ответ просунет между прутьев свою несчастную, лукавую мордочку: «Выйти, выйти мне нужно отсюда…»

Двугорбый, с клочьями серой, зимней, как вата свалявшейся шерсти, высоко подняв голову, стоит он посредине загона на слегка вогнутых, привыкших к песчаным барханам, длинных и тощих ногах, полупрезрительно оттопырив губу и устремив куда-то в пространство мечтательный взор.