Иоланта Сержантова - Случайные встречи…

Влюблённость – это боль, напряжение от стеснения собственного я, дабы дать место рядом с собой кому-то ещё, – так непросто вселить две души в одну. Это квинтэссенция 89 89 по Парацельсу! – суть – сотен жизней и любовей, глотОк припасённого Проведением зелья, испытание, требующее душевных сил, как любое какое-нибудь неукротимое явление. Расплескав часть из кипящей чаши сего чувства, оно теряется скоро…

Любовь – иное, это то «приглУбое 90 90 заглубленное приморское место, закрытое от ветров» 91 91 гавань (В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка) , в коем одном можно укрыться, наконец, от бурь и штормов влюблённости. Всё чужое идёт здесь ко дну, не добрав до песчаного берега, с которого видны карманы горизонта, куда день складывает свои золотые. Любовь – испытание и награда, – вот прямо так, сама по себе. Она – случай, и приживается далеко не всегда, не везде. Ровно так, как существуют неплодородные земли, бывают неплодородные души и сердца.

Ожидающий любви, не утолит своих порывов до той поры, пока не решится сменить тщетность суеты на дело, которое заставит говорить об нём. Впрочем, не ради него самого.

Обрезанная пригорком колея – уже не те нервные линии дороги, стремящиеся к единению в недостижной 92 92 недостижимый безграничности, но словно осторожный надкус. Как если бы кто отважился проведать, лакомо ли оно, да после рассудил, как ему быть, – не останавливаясь идти вперёд, а то и повернуть назад когда-либо?.. Обломанные ветки понавдоль пути, – огрызены они косулей брежно 93 93 бережно или оставлены так для опознания, дабы не сбиться, в другой раз, – не всё ли равно? Любой путь хорош и сам по себе.

Повалившись навзничь, присыпанная снежком осина, как стёртые кружением колёс рельсы, сияют подлунно. Лещина, из досады красе сестры 94 94 лещина(орешник) относится к семейству берёзовых , вся в нелепых рюшах лишайника, цвета увядшего салата. И сыплет с неё лишек 95 95 лишнее на дорогу, оленям под ноги, а те подбирают мягкими губами с ветшающей, истёртой мягкой пяткой оттепели салфетки сугроба, жуют недолго, роняя крошки.

Заледенелые комочки снега на ветвях, будто бы серые жемчужины вербы. И рано бы им ещё, а радуют, как бы это и в самом деле уже они, – первые капли молока на губах весны.

От мороза побелело всё: щёки сугробов, просветы просек и само небо. Об эту пору, каждый вдох делается колюч, сердца звенят, словно хрустальные бокалы, роняя на пересушенные скатерти снегов кровавые капли.

Звери ёжатся под меховыми куртками, трут лопатками одна об другую, стараясь согреться, вздрагивают, бегут от мороза, да не тут-то было, – от него, как от себя, не убежишь.

Где-то вдали теплится холодная свеча солнца. Ветер осторожно раздувает его пламя, и, разгораясь всё ярче, оно словно бы дразнит. От студёного его света заметнее и острые скулы бледных пригорков, и нездоровые, впалые овражки ланит продрогшей земли, и видимое едва, слабое биение жизни на длинной шее рек, обёрнутых в шёлковый шарф позёмки.

Лес переступает с ноги на ногу, стучит сапогами на одном месте каблучком о каблучок, так озяб. Дятел лениво играет кастаньетами обмороженного ствола. Роняет через раз ущербные обмороженные звуки. Хочется подойти поближе, подобрать на память, хотя один, но дорогу преграждает неширокий шаг лисицы. Не поспела она за зайцем, чей бег заметен не глазу, но по следам щёпотью. Мышам тоже нынче не до прогулок, отсыпаясь на пороге весны, они немы и незаметны.

С досады, спугнула лиса косулю с нагретого места зря, а та, бежала спросонья прочь, да не в чащу, – к людям на крыльцо, и ну стучаться. Но, видать, спали там крепко, не услыхали, не отворили. А после уже, утро варило снежную кашу из горсти оставленных косулей ячменных следов. След к следу, крупинка к крупинке.

Студёный ветер сгребает ближе к жилью серо-коричневые клубы воробышей. Там же, в ожидании угощения, синицы ранят крылья об острые края вырытых воробьями в толще снега нор. Их тёмные клювы от стужи кажутся синими, огрубевшими губами. И даже подле горсти вываленного в жиру овса, закутанные в пуховые платки синицы вызывают сострадание.

– Собрать бы их всех, да запазуху… – Мечтает он, отвернувшись к окну.

– Да, вот и я про то ж, – Подобным же манером скрывая слёзы жалости, отвечает ему она.

А синица, словно расслышав, взлетела к окошку, прижалась щекой к стеклу, и подмигнув весёлым глазом, пропела своё «Не-гру-сти!», поделившись своим дыханием, особо драгоценным в стужу теплом.