Елена Романова - Люся с проспекта Просвещения или История одного побега

Характер у Сильвы бойцовский, бесстрашный и авантюрный. Как и я, Сильва любознательна и охоча до приключений. И всей душой тянется к прекрасному, любит заглядывать в мою миску, а еще любит, когда я ношу ее в зубах.

«Нет, Люся у нас не охранник, слишком уж дружелюбна», — как-то сказала, глядя на наши забавы, мама. А я действительно дружелюбна, была б моя воля, я дружила бы вообще со всеми. Жаль только, не все любят дружить. Взять хотя бы змей. Ой нет, змей мы с вами трогать не будем. Очень уж они нервные, чуть что — сразу кусаться. Возьмем лучше синицу. С синицей ведь у нас дружбы тоже не получилось. Она любила только свой выкорчеванный пень, и никто третий им с пнем не был нужен. Обидно, пень был интересный, веселый такой пенек, я потому и полезла к нему по куче валежника, что он радостно пищал. Я только и хотела его понюхать, да поскрести лапой, но тут появилась бдительная синица.

— Уходи отсюда, — буркнула она, роняя червяка, и строго прикрикнула на пень, чтобы тот замолчал.

— Почему? — удивилась я.

— От греха подальше, — объяснила синица.

Когда я оглянулась на них от поворота дорожки, прикидывая, достаточно ли далеко я уже от греха, синица влетала в пень через дупло с новым червяком в клюве, а пень встречал ее радостным многоголосым писком.

Странная вообще эта синица. То на пень не могла надышаться, а следующим летом, глядь, уже носит червяков старой березе. Но на березу я тогда не полезла. Потому что была уже ученая. Да, чего только не узнаешь и чему только не научишься на нашей даче!

Одна беда: на даче мы живем только летом, а лето всегда сменяется осенней моросью и жухлой травой. Как только с кустов исчезают последние ягоды, мы возвращаемся в город, на зимовку. В городе жизнь совсем не та что на даче. Здесь все натягивают шапки, пальто и ходят на работу, а по вечерам смотрят телевизор. И даже Челочка куда-то каждый день отправляется ни свет ни заря с рюкзаком за плечами. А я лежу на коврике в прихожей, ловлю мух и жду вечерней прогулки. Или ужина. И о чем-нибудь мечтаю… Нет, ни за что не буду грустить! Грусть и Люся — понятия несовместимые. Уффф! — Рррр! — Гав!

— Гав! — повторила я весело, но тут же вспомнила про недавнюю драку с Фуфой, про мячик, который я, наверное, больше никогда не увижу, и про ужин, которого у меня сегодня уже точно не будет. Я вздохнула и с тоской посмотрела на дверь кухни. В тот же миг за ее матовым стеклом возникла и начала зловеще разрастаться тень какого-то огромного трехголового чудовища.

Затем дверь бесшумно распахнулась и на пороге появилась тетя Сима. В руках у нее был странный пакет, а из-за ее спины недобро пялилась на меня сытая Фуфина морда. Сердце заныло от скверных предчувствий. «Кажется, начинается», — подумала я и осторожно скосила глаз в сторону гостей. Пузатый пакет в руках тети Симы зашуршал, и из него полезло наружу что-то розовое и мохнатое.

Все детство я мечтала о собаке. О веселом лохматом щенке, который любил бы меня больше всех на свете, встречал бы в коридоре веселым лаем, когда я возвращаюсь домой из школы, лизал бы мне щеки и щекотал по утрам пятки, тычась в них своим восхитительно-мокрым носом. Но вместо живой и такой долгожданной собаки на Новый год мне с завидным постоянством дарили разномастных плюшевых медведей, кукольные домики и нарядных барби, которых я равнодушно складывала в ящик, где хранились мои игрушки. «Похоже, вот так всю жизнь и проживешь без собаки», — вздыхала я словами из любимой книжки и печально раскладывала на ковре мешок с «Лего». Конечно, Малышу тоже приходилось не сладко. Но у него был Карлсон. А у меня — только зачитанная до дыр книжка, с которой я не расстанусь ни за какие сокровища на свете.

Наскоро сделав уроки, покормив рыбок и сложив ранец, забираюсь в старое бабушкино кресло: «В городе Стокгольме, на самой обыкновенной улице, в самом обыкновенном доме живет самая обыкновенная шведская семья…». Ведь вот же, случаются чудеса на свете. А чем, скажите, крыша нашего дома хуже стокгольмской? И мама моя тоже умеет готовить самые вкусные в мире тефтели. Так может, и мне однажды, как Малышу, подарят на день рожденья собаку?

— Опять? — сокрушенно разводит руками мама, когда я в очередной раз начинаю разговор о щенке. — Ты еще маленькая. Вот когда подрастешь…

Но когда же я подрасту? Мне скоро восемь. На стене моей комнаты висит длинный бумажный жираф. Каждый год на нем появляется новая черточка, сделанная красным карандашом. Это папа отмечает мой рост.