Елена Романова - Люся с проспекта Просвещения или История одного побега

— Ну, как охота? — спрашиваю я его всякий раз, когда они возвращаются обратно.

— Отлично! — отвечает неунывающий Нордик. — Еще чуть-чуть, и я поймал бы его за хвост!

Врет, конечно. Зайца ему ни за что не догнать. Но я понимающе киваю. Каждый имеет право на своего журавля в небе. К тому же охота это ведь не обязательно, когда ты кого-то выслеживаешь и догоняешь, а твой хозяин, обойдя окрестности с закинутым на плечо ружьем, палит из него потом во дворе по пустым пивным банкам. Охота это и когда тебе кричат «Люся, Люся!» в сторону леса, в котором ты только что с радостным лаем скрылась, а ты уже спокойно сидишь у ног, с вежливым недоумением глядя на орущих своими честными, невинными глазами, и ждешь, когда тебя наконец заметят. И фокус здесь не в том, чтобы быстро сделать крюк и неслышно притрусить к хозяевам с тыла. Фокус в том, чтобы тебя при этом не учуяли. Поэтому нужно либо подходить с подветренной стороны, либо, чтобы заглушить свой собачий запах, предварительно вываляться в каком-нибудь заранее присмотренном пахучем. Когда вываляешься особенно удачно, можно смело рассчитывать на приз. Мама будет поливать тебя приятно прохладной водой из шланга и, зажимая нос, с чувством повторять: «Ну Люся… Ну Люся…».

Я обожаю имя Люся. И обожаю купаться. Если не под шлангом, так прямо в речке. Когда, конечно, охота. А когда неохота, тогда можно просто лежать на упругих, слегка покачивающихся под тобой досках мостков и следить ленивым глазом, как у поверхности воды играют в догонялки шустрые мальки. Только мне долго неохота не бывает. Мне, как правило, охота. Порода-то у меня тоже не так просто, а, как и у Нордика, — охотничья.

Первое лето мы жили на даче в маленькой матерчатой будке. В ней было тепло и уютно, особенно когда по крыше стучал дождь, а в лесу шумели деревья. Каждому полагался свой матрас и своя подстилка. И миска с едой. А вокруг в разные стороны разбегались тропинки, и мир, наполненный запахами, шорохами, шелестами, ждал меня, звал и манил. Помню, в первый же день, улучив минутку, когда Челочка села что-то мастерить, а мама занялась обедом, я смело отправилась изучать окрестности. Спустя десять минут наша семья в полном составе выуживала меня из речки, куда я плюхнулась, пытаясь вскарабкаться на огромный прибрежный валун. Вода в речке была теплая и мокрая, как бульон в моем младенчестве. Научиться плавать мне не составило труда. Сейчас я легко могу переплыть нашу речку. А если вы бросите в воду палочку, я достану ее из любого водоворота. И не потому, что мне так уж нужна палочка. Просто мы ведь друзья, и мне с вами весело.

А еще я немножко умею летать. Если не верите, сходите к нашей трясогузке Марусе, она вас тоже научит. Никуда не денетесь, у этой и бегемот полетит.

— Лети, горе луковое! Лети, или я за себя не отвечаю! — кричит Маруся, сгоняя с березы своего нерадивого птенца. А тот сидит, испуганно вцепившись в ветку, и ни за что на свете не желает от нее отцепляться. Маруся с супругом, ругаясь и вереща, летают вокруг. Я прыгаю внизу и как могу изображаю летающую собаку. Наконец чудо в перьях, вдохновленное моим примером и родительскими тычками, неуклюже расправляет крылья и под общие возгласы одобрения криво планирует на соседнее дерево или крышу сарая. И снова во что-нибудь намертво вцепляется. Словом, история начинается сызнова.

Однажды после третьего захода я не выдержала и сама полезла по стремянке на сарай помогать. Птенца-то я согнала, но тут же от Маруси под горячую руку досталось и мне. Про свой полет рассказывать не буду, скажу только, что если бы под сараем не оказалось кучи песка, мне бы, пожалуй, отбило не только лапы, но даже на денек-другой охоту до приключений. «А что ж ты думала?» — назидательно потрясала потом хвостиком Маруся, возбужденно бегая взад-вперед по дорожке. — «Птичий хлеб ох как нелегок!».

Наверное, и правда, нелегок. Я лично птиц жалею. И поэтому всегда оставляю в своей миске немного каши для соек. А потом мы с ними играем, понарошку гоняемся друг за другом, они на меня трещат, а я на них лаю.

Этим наше общение обычно и ограничивается, всегда оставаясь чисто платоническим. Их ведь за шкирку не потаскаешь, по носу не надаешь и в попу не вцепишься, потому как птицы — создания нежные, пугливые и летучие. Другое дело — Сильва, соседская кошка. Хоть и эта не прочь полетать, и вспорхнуть на березу для нее раз плюнуть. Правда, снимать ее оттуда приходится всем нашим дружным коллективом, со стремянкой, веревкой и длинной жердиной, как это было в прошлом году.