Меир Шалев - Мой дикий сад

Претендентов на авторство этого прозвища превеликое множество, и я не буду вдаваться в их споры. Скажу только, что принятое его объяснение звучит, на мой вкус, несколько слащаво: мол, дети этой страны, подобно плодам кактуса, колючие снаружи, но мягкие и сладкие внутри. Настоящая причина, я думаю, несколько глубже и состоит в том, что в глазах прибывших из диаспоры сионистских первопоселенцев кактус был воплощением принадлежности к Земле Израиля.

И действительно, поэт Шауль Черниховский в своем стихотворении «Ой, земля моя, родина моя», перечисляя главные местные особенности: стада овец, караваны верблюдов, весенний запах цитрусовых, песни цикад, скалы и сикоморы, — завершил этот список «саброй-злодеем», а это наводит на мысль, что замечательный поэт самолично и достаточно болезненно испытал на себе упомянутое нм «злодейство».

Строго говоря, на иврите это растение называется «цабар», что является производным от арабского «сабар», но в идише первопоселенцев оно превратилось в «сабру», а во множественном числе — даже в «сабрес». Но само растение не арабское и не еврейское, не сионистское и не антисионистское и, что самое интересное, — вообще не местное. Вопреки удачной рекламной выдумке наш «цабар» — вовсе не коренной житель этих краев, а иммигрант. Он уроженец Мексики, а в Европу его завезли испанцы в начале XVI века. Но поскольку он с легкостью прижился в Южной Европе и плоды его оказались приятны, а тело могло служить непроходимым забором, и сам он показал себя выносливым и неприхотливым, европейцы приняли его с радостью, и он распространился по всему бассейну Средиземного моря и таким манером попал и к нам. Я видел его и в Сицилии, и в Испании, и в Сардинии, и во Франции, и в Греции, и в Италии. Я всюду говорил ему: «Привет», — как говорят близкому приятелю, и на мгновенье чувствовал себя дома.

С этой точки зрения, кстати, кактус сходен с эвкалиптом, который тоже прибыл в наши края издалека, из Австралии, но акклиматизировался здесь настолько, что стал одним из природных и политических символов Страны. Подобно кактусам, эвкалипты тоже можно увидеть во многих странах Средиземноморья, и везде они дают людям тень для отдыха, балки для строительства и дрова для печей, они помогают сохранять почву, применяются в фармацевтике и служат источником нектара и пыльцы для пчел. Но в Израиле эвкалипт, как и кактус, удостоился особого статуса, став символом «сионистской переделки Страны», так что даже арабы теперь называют его «еврейским деревом» («шежара-эль-йегуд»).

Более того, специальный опрос общественного мнения, проведенный однажды нашим министерством сельского хозяйства, показал, что из всех местных деревьев именно этот австралийский иммигрант заслужил звание «Самого израильского дерева». И все потому, что он сопровождал еврейское поселенчество всех видов и всех поколений. И, подобно кактусу, это дерево получило общественную рекламу и обрело особую репутацию, потому что нас годами учили в школах, что эвкалипты плечом к плечу с первопроходцами боролись с лихорадкой, что они вместе осушали болота, и танцевали хору, и работали с девушками в полях.

И постепенно репутация этого «сионистского дерева» укрепилась и укоренилась в наших краях так же прочно, как когда-то оно само. И ведь оно действительно сопровождает нас теперь повсюду — в новых рабочих поселках, в старых сельскохозяйственных поселениях, в военных лагерях, вдоль многих дорог Страны и улиц ее городов.

И точно так же сопровождает вырастающих здесь людей кактус-цабар. Может, не так уж многих из тех, кто вырастает здесь сегодня, но тех, кому сейчас за пятьдесят, — несомненно. В детстве, когда я жил в Иерусалиме, я рвал его плоды в арабской Лифте и на западном отроге горы Герцля, где когда-то тоже была арабская деревня, а теперь располагается музей «Яд-Вашем». А еще раньше, ребенком в Нахалале, я рвал плоды кактуса в деревне Эйн-Бида, по соседству с военно-воздушной базой. По правде говоря, мне следовало написать не «я рвал», а «мы рвали», потому что я был тогда одним из большой компании босоногих сорванцов, которые выходили в поля рвать сабры и чувствовали себя при этом, как Том Сойер и Гекльберри Финн.

Как же их все-таки рвут? Мы вооружались длинной палкой, на конец которой привязывали пустую банку из-под консервов. Банка качалась на конце палки, как зуб во рту шестилетнего ребенка. Мы выбирали какой-нибудь плод золотисто-зеленоватого цвета — если плод кактуса красноват, значит, он уже перезрел, — протягивали к нему палку, набрасывали на него банку, а потом наклоняли и тянули к себе. И если банка не срывалась и плод не падал, он попадал в наши руки — вместе с маленькими подлыми колючками, которые так и норовили впиться в кожу.