Владимир Бардин - Еще одно путешествие на край земли

Решив не спешить за своими товарищами, я свернул к морю: оттуда из-за холма послышался резкий печальный вскрик, словно чья-то мольба о помощи. Берег уютной галечниковой бухты был буквально заполонен тюленями. Я обходил и перешагивал преграждавшие путь жирные тела. Лишь одна самка приподнялась, чтобы взглянуть на меня. Оскалив клыкастую, алую изнутри пасть, она издала грозное урчание, затем, будто обессилев от этого прилива гнева, опустила голову и закрыла свои темные, словно лакированные глаза без зрачков.

Вдоль полосы прибоя прыгали три небольших пингвина, внешне заметно отличающихся от тех, с которыми мне приходилось общаться в Антарктиде. Именно в надежде на такую встречу я и свернул к берегу. Я не ошибся: у воды резвились ослиные пингвины — коренные, оседлые жители Кергелена. Хотя этот вид и не образует больших колоний, на архипелаге он наиболее многочислен. Ослиных пингвинов читают самыми сварливыми, непоседливыми и раздражительными. Тем не менее в отличие от своих сородичей, мигрирующих с севера на юг в зависимости от сезона, они не покидают острова. Кто знает, как объяснить их тоскливые, пронзительные звуки. Что это — призыв, обращение к соплеменникам или просто печальный крик пингвиньей души, этой «неудавшейся», как ее порой называют, птицы, которой не суждено подняться в воздух?

Три ослиных пингвина решительно не желали фотографироваться. Они плюхнулись на грудь, быстро заработали крылышками и нырнули, только их и видели! А жаль — в окрестностях Порт-о-Франс пингвинов мы больше не встречали. Эти птицы не обладают спокойствием тюленей и не любят, когда их часто тревожат. А станция с ее современным техническим оснащением — постоянный источник беспокойства. Надо также учитывать, что яйца пингвинов — признанный деликатес, и среди них яйца ослиного пингвина, по мнению знатоков, самые вкусные. Конечно, теперь, когда острова объявлены заповедником, вряд ли кто станет обижать пингвинов. В прошлом же их взаимоотношения с человеком складывались отнюдь не идиллически. Обер де ла Рю упоминает, что всего сто лет назад пингвины шли под выжимной пресс хозяйничавших на островах промышленников: хотя жира в них было маловато, зато «сырье» всегда было под рукой. Иной раз из-за отсутствия топлива тушки шли в топку, чтобы поддерживать огонь под большими котлами, где перетапливался тюлений жир. В других случаях, например на острове Сен-Поль, их использовали в качестве приманки для ловли лангустов. Для этого пингвинов забивали до смерти дубинками и, содрав шкуру, бросали в сети. Но порой дело доходило до садистских развлечений: пингвинов обливали керосином и поджигали. Вечером в темноте промышленникам, очевидно, занятно было смотреть, как мечутся живые факелы. В наше время, когда все говорят о защите природы, такое отношение к беззащитным птицам представляется варварским. Я помню, что, когда однажды в Антарктиде на императорского пингвина любители развлечься напялили тельняшку, многие возмущались: «Разве можно так мучить птицу!»

Однако кергеленские пингвины, предки которых испытывали на себе ужасы «инквизиции», показались мне чересчур уж пугливыми, не в пример своим доверчивым антарктическим собратьям, которые не только не убегают от человека, но, наоборот, с любопытством устремляются к нему.

Воздух на берегу особый — терпкий, насыщенный крепкими йодистыми испарениями. Под ногами гниют выброшенные волнами длинные коричневые водоросли. Одни напоминают тонко нарезанные куски кожи, другие — темные шнуры, к которым словно для украшения подвешены пузатые, наполненные воздухом колбочки, очевидно играющие роль поплавков.

Я с трудом отдираю одну из плетей водоросли-дюрвилеи для коллекции. На блестящей мокрой плоскости виден рисунок внутреннего строения, похожий на сплетение кровеносных сосудов. И становится не по себе, будто ты оторвал часть от какого-то живого организма. А щупальца морских растений колеблются негодующе и тянутся к сапогам, шлепающим по мелководью.

Старые, выброшенные на берег водоросли далеко не так привлекательны. Тугие гладкие стебли утеряли свой блеск и превратились в невзрачную сморщенную бечеву. Очевидно, то же произойдет и с моим обрывком. Но когда видишь живое, не хочется верить в его эфемерность.

Пока я бродил по пляжу, геологи, достигнув конечного пункта маршрута, повернули назад, и мы встречаемся. Довольный Ганс показывает оранжевые обломки халцедонов.