Владимир Иванов - Архипелаг двух морей

Много ли добывали промысловики? Николаю Васильевичу Пинегину, несмотря на его дружеские и продолжительные контакты с островитянами, не удалось получить точного ответа. Охотники боялись налогов, взысканий за старые долги, боялись излишних, по их мнению, удержаний на содержание семей, остававшихся на материке, наконец, были просто суеверны (кстати, из суеверия, смысл которого остался непонятным, старики обязательно отрезали у шкурок передние лапы, хотя приемная цена из-за этого существенно снижалась). Бесспорно одно, что, несмотря на впечатляющие доходы в отдельные сезоны, в конечном счете, почти все островитяне имели долги.

В ночь на 29 октября 1929 года, приехав в гости к Н. В. Пинегину сразу после долгой и утомительной охоты на оленей, умер от «разрыва аорты» (от инфаркта?) глава островных промысловиков, всеми уважаемый Митрофан Иванов. «Вся обстановка жизни северных якутов: детство, проведенное в тесной, плохо освещенной урасе, юность в беспрерывной работе, постоянные перекочевки с места на место и такие же чрезмерные напряжения в погоне за зверем, беспокойная жизнь почти без отдыха, резкие колебания температуры и сырость, неизбежно приводящие в пожилом возрасте к ревматизму, — все это, конечно, создает условия чрезмерной нагрузки сердца», — писал Н. В. Пинегин. Сегодняшние демографы сообщают, что Якутия по проценту долгожителей занимает второе место в Союзе после солнечных кавказских местностей.

В одной старой книжке я прочел, что в 1930 году на Новосибирских островах был создан Северный охотосовхоз по ловле песца, добыче мамонтовой кости и зверобойным промыслам. «Это мероприятие может дать большую эффективность по сравнению с практиковавшимся единоличным промыслом, отнимавшим много времени у промысловика на транспорт и самоснабжение и бывшим в руках кулаков». Когда и почему совхоз прекратил свое существование, мне не удалось установить. Охотник Гера Шариков, промышляющий на Новосибирских островах много лет, о совхозе не слышал.

— Как мы работаем? — рассказывает Гера. — Да примерно как старатели на золоте: каждый сам за себя. Нет, вы не подумайте, это раньше я был вольный стрелок вроде Робина Гуда, а теперь я государственный человек, член профсоюза.

Гера любит говорить красиво, а поступать — эффектно.

— А как вы участки распределяете? — спрашиваю я.

— Да мы сами, охотники, встречаемся и договариваемся между собой. Допустим, он уезжает на материк, я прошу согласия занять его участок. Потом приезжает охотовед, по-нашему — пушник, мы ему и говорим: так, мол, и так…

Сами себя они называют охотниками, слово «промысловик» малоупотребительно.

В то лето, когда мы познакомились, остров Бельковский был разделен пополам: западный берег — дяде Коле, восточный — Гере Шарикову. Дядя Коля отремонтировал свои ловушки, развез продукты по зимовьям, по своим и частично по Теркиным. Гера на острове не появлялся и не давал о себе знать. Дядя Коля нервничал, его, очевидно, страшила перспектива остаться на зиму на практически необитаемом острове только с женой и малолетними сыновьями.

— Уж не на Фаддеевский ли он снова собрался? — говорил дядя Коля, когда мы обедали у него на Бельковском. — Прошлый год — а год был неплохой, хоть и не самый лучший, — я сто пятьдесят зверюшек взял, а Герка двести или больше. Он на Фаддее зимовал. На Фаддее — лучшая охота. Лучшие песцы, и много. Но тяжело: избушки плохие, а дров совсем мало. Там дрова нужно все лето собирать по палочке и сушить. Дрова-то давнишние, они в земле, во льду, может, тысячу лет лежали…

Не тысячу, конечно, а десять или двадцать тысяч лет. Охотник говорил об ископаемой плейстоценовой древесине. Современный плавник на остров почти не попадает.

— Герка молодой, шустрый, он насобирает, — продолжал дядя Коля. — Эх, приехал бы он сюда, мы бы с ним хорошо отзимовали. Парень он вообще-то золотой, только баламут, на язык несдержан. Ему рот зашить, так цены бы не было….

Гера тоже с симпатией отзывается о своем коллеге, зовет его уважительно — дядя Коля. Мы тоже так его называли в разговорах, но для нас это было вроде как прозвище, шутка. Гера говорит «дядя Коля» на полном серьезе, как деревенский мальчик при обращении к взрослому мужику.

Трудно найти двух более разных людей. Дядя Коля к своему занятию относится, как к привычной повседневной работе — без эмоций, по крайней мере, внешних. Дяде Коле шестьдесят пять лет. До пятидесяти он жил спокойно на материке, вырастил детей (старший сын — офицер Советской Армии), в пятьдесят подался на Север с целью подзаработать на старость, а оказалось, что начал новую жизнь. Взял с собой на сезон в напарницы молодую якутку — дочку знакомого охотника, и сам не заметил, как сложилась семья: сыну уже четырнадцать набежало. Связь с первой семьей давно оборвалась, неизвестно даже, оформила жена развод или нет. При посторонних дядя Коля демонстрирует слегка ироническое отношение к новой своей семье, но видно, что любит и жену, и ребятишек.