Александр Пробатов - Братец Иванушка

Беспредельны просторы тундры. Нет в ней дорог, троп, путевых указателей. Единственный способ передвижения — олени, запряжённые в нарты. Колёс тундра не знает. Летом стараются ехать по болотам, по влажным низинам — полозья легче скользят по мокрой траве. Летом олени в упряжке быстро утомляются. Зато зимой по снегу нарты летят стрелой.

С ненцами на оленьих упряжках проехал я по тундре сотни километров, и меня всегда удивляло, как они угадывают направление пути. Им приходится запоминать холмики, повороты рек, величину и форму озёр… Если не жить в тундре с малолетства, то запомнить всё это невозможно. В зимнее время, когда солнце не показывается над горизонтом и круглые сутки темно, ненец находит дорогу по звёздам.

Не слыхано, чтобы в тундре когда-нибудь замёрз ненец. А морозы тут доходят до пятидесяти градусов. Ненцы носят одежду из оленьего меха. Сверху надевают малицу, которая шьётся мехом внутрь из шкур молодых оленей. Никаких пуговиц нет. Человек влезает в малицу, как в футляр. Для головы к малице пришит капюшон, а к рукавам пришивают рукавицы. На ноги ненцы надевают длинные меховые чулки, а сверху натягивают унты. Вот так были одеты и мы с проводником.

Бескрайнее небо лежало у нас над головами, а вокруг раскинулась холодная снежная равнина. Сначала олени бежали резво. Через каждый час езды мы делали остановку минут на десять, чтобы животные могли отдохнуть. Ненец закуривал трубку, а я прохаживался около нарт.

Время подходило к вечеру, началась позёмка, скоро перешедшая в метель. Ветер дул в лицо. Олени перешли на шаг, потом остановились.

— Куропатка-чум! — крикнул мне ненец.

Мы привязали оленей мордами к нартам — в таком положении они не могли убежать. Проводник достал из мешка мороженую рыбу, острым ножом нарезал её тонкими стружками, и мы сытно поужинали. Вокруг бушевал буран, в двух-трёх шагах ничего не было видно. Каждый, из нас лёг около своей нарты, воткнув в снег хорей, деревянный шест, которым погоняют оленей. Снег за несколько минут запорошил меня, и я перестал слышать завывание ветра. Одежда на мне была надежная, от моего дыхания вокруг головы образовалось небольшое пространство, я чувствовал себя отлично и не заметил, как уснул.

Очнулся, когда услышал своё имя. Это мой провожатый освобождал меня, разгребая снег ногами:

— Буран нет. Надо ехать.

Я поднялся на ноги. Было тихо. Над тундрой сверкали тысячи серебряных звёзд. Я посмотрел на часы, получалось, что мы, убаюканные пургой, пролежали под снегом десять часов.

Поели, запрягли оленей, и двинулись в путь. Перед нами расстилалось бескрайнее снежное поле. Вдруг под копытами оленей взметнулся белым пламенем снег — рванулась в сторону стая белых птиц.

— Куропатки! — закричал ненец. — Умный птица. Спит в снегу. От бурана прячется в снегу. Мы, однако, тоже хитрый, как куропатки!

Он засмеялся, радуясь звездному небу, белому простору и, наверное, догадливости своих далёких предков, которые научились у птиц пережидать непогоду нехитрым способом, смысл которого раскрывается всего в двух словах — куропатка-чум, дом куропатки.

У инспектора рыбоохраны Василия Павловича объявился в доме медвежонок. Охотники подарили. Шерсть у камчатских и курильских медведей чёрная, потому и назвал инспектор своего подопечного Чернышом. Сначала его кормили сгущённым молоком, разведённым в тёплой воде. Оно очень нравилось медвежонку, и он старательно вылизывал свою чашку. Потом Черныш стал есть рыбные консервы и не отказывался от супа, приготовленного из сухих овощей.

Первое время Василий Павлович не мог нарадоваться на медвежонка: уж больно забавный и приятный зверёныш — мордочка острая, глаза живые, весёлые, сам чёрный, а на груди белое пятно; с людьми играет, как котёнок, кувыркается, встаёт на задние лапы. Особенно любил Черныш возиться с пуховым одеялом: накрывался им, делал из него убежище, таскал по полу, подкрадывался и набрасывался, будто одеяло было живым. Василий Павлович повздыхал, повздыхал и отдал одеяло медвежонку в полное его распоряжение. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало!

Черныш рос да рос, превратился в красивого сильного зверя, а чтобы подчеркнуть свою самостоятельность, стал ходить обедать в столовую. Вот тут-то и сказался его дерзкий, неуживчивый характер. А надо сразу сказать, что курильские медведи гораздо злее российских бурых мишек. Если в столовой Черныша гнали прочь, он не отходил в сторону, а, обиженно сопя, норовил лапой дать затрещину обидчику. Теперь представьте, что вы несёте горючие щи, а какой-то неотёсанный лохматый грубиян толкает вас так, что капуста из щей разлетается по всей столовой. Конечно, это никому не понравится.