Анатолий Онегов - На Чулышмане

Утром мы разошлись с Мишкой в разные стороны. Он отправился вверх по реке, а я тайком вернулся к той самой излучине, где вчера встречался с тайменями.

Стоял точно такой же, наполненный тихим золотом позднесентябрьский день. Я так же почтительно миновал брошенный аил, так же уважительно вспомнил о духах гор, так же забросил блесну – все было так же, только на вчерашнем месте из было тайменей.

Я вернулся домой ни с чем. Пустой прибрел и Мишка, не еще издали по его пляшущей походке и нервному тику в плечах я догадался что с ним произошло сегодня нечте необычное.

Это необычное у Мишки началось с того, что за большим камнем посреди струи он увидел двух тайменей. На блеснь они не реагировали. Мишка опускал свои медяшки чуть ли не на головы этим рыбинам, но они в лучшем случае лишь сдвигались с места, чтобы пропустить неугодный предмет.

И вправду говорят, что все гениальное изобреталось не один раз. Уж как там строились мысли нашего неугомонного добытчика, только в конце концов он решил проверить, обратят ли внимание таймени на хариуса, подброшенного им.

Несколько хариусов было поймано еще утром, и Мишка одного из них предложил тайменям… Вот хариус, брошенный в воду поравнялся с камнем-засадой. Последовал всплеск-бросок, и Мишка видел, как, схватив хариуса за голову, таймень скатился вниз по течению.

Дальше Мишкин отвлеченный интерес был тут замещен практическим решением, и следующий хариус отправился к тайменям уже вместе с крючком… Все повторилось. Таймень схватил хариуса и пошел с добычей пасти вниз по течению. Мишка уперся и не отпустш наживку, тогда таймень бросил хариуса.

Мишка без устали прыгал по камням, разыскива новые засады тайменей, находил их, предлагал хищникал наживку, снова видел, как таймени кидались к добыче, снова азарт мешал ему удачно завершить охоту: таймени то бросали наживку, то срывали ее, то крушили снасть.

У Мишки тряслись руки даже теперь, когда здесь, у костра он рассказывал о своей неудачной охоте. Завтра тайменям будет брошен новый вызов. Я не сомневался в этом и назавтра вместе с Мишкой собрался идти вверх по реке.

Шестой день на Чулышмане остался у меня в памяти оборванными Мишкиными лесками, крючками, унесенными тайменями, трясущимися Мишкиными руками и приличным тайменем, все-таки доставшимся непутевому рыболову.

Вечером мы подсчитывали потери, которые выпали на долю Мишки, и потери, которые выпали на долю реки. Я пытался объяснить своему спутнику, впавшему в крайний азарт, что рыбины с тройником во рту не всегда смогут продолжить нормальное существование, призывал Мишку к благоразумию, но тщетно. Наутро Мишка снова кинулся за тайменями, а я ушел далеко вверх по реке, навстречу тому Чулышману, который пока еще не видел нас.

Стоял чудесный тихий день, светило солнце, мою дорожку то и дело перебегали белки. Они совсем не боялись людей и сердито цокали на меня, когда я приближался к ним.

Потом я увидел свежие следы марала. Видел и самого царя алтайских гор с торжественными ветвистыми рогами. Марал медленно ходил по поляне на противоположном берегу реки и, видимо, подавал голос – ревел, вызывая соперника на схватку. Я не мог слышать голоса марала через рев реки, но видел его совсем близко, и от этого доверия, которым поделилась со мной горная тайга, мне становилось чуть легче после того разгрома, который учинил тайменям мой спутник.

А разгром продолжался и на этот, седьмой, предпоследний, день на Чулышмане. Мишка снова порвал свою снасть и притащил к нашему стойбищу еще одного тайменя. Он вернулся к костру уже в темноте, вернулся с новыми планами добычи – река не давала ему покоя.

Мишка притих уже совсем в темноте, когда звезды горели над нами ярко и крупно, обещая мороз и снег в горах. Это была та самая последняя ночь, с которой я и начал свой рассказ.

Утром мы поднялись рано. Мишка схватил спиннинг и понесся к ямам, где стояли таймени, а я опять отправился вверх по реке. Мне не хотелось ловить рыбу. Я просто сидел около большого камня, вдававшегося далеко в реку, и смотрел на воду. Река была здесь все та же, бешеная, сводящая сума своей неукротимой стихийной мощью. Где-то там, ниже, за поворотом, сейчас вместе с рекой безумствовал и мой тронувшийся Мишка. А здесь, около камня, была небольшая суводь, очень похожая на тот аквариум-затончик возле каменной плиты, где из глубины поднимался к поверхности хозяин Чулышмана хариус-призрак.

Как и там, возле каменной плиты, я сидел не двигаясь, замерев и смотрел на воду. Она была по-прежнему прекрасна, эта вода горной реки, родившейся среди снегов и льда. Она была чуть зеленовата от горного льда, давшего ей жизнь. Она была холодна, как тающий снег. Она умела взрываться ревом безумия, как горный обвал, но она умела и молчать в своих суводях и ямах, как молчат горы, только что встретившие зиму.