Рудольф Самош - Кантор идет по следу

— Тем лучше… Тогда переведите ее в четырнадцатую камеру.

— Четырнадцатая камера занята, — заметил капитан.

— Арестованного из четырнадцатой переведите в ее камеру, а старуху посадите туда!

— Слушаюсь.

— Дело в том, что разговоры оттуда можно прослушивать. В пятнадцатой кто-нибудь сидит?

— Насколько мне известно, никто…

— Прикажите технику установить в пятнадцатой камере потайной микрофон. Когда все будет готово, посадите в пятнадцатую Клотара, а его мать — в соседнюю. А когда будете сопровождать старуху в камеру, шепните ей, что сын, мол, сидит с нею по соседству и что с ним можно переговорить через вентиляционное отверстие.

— Вас понял, — просиял Калди.

Через полчаса микрофоны в камерах были уже установлены, а в кабинете Шатори их подключили к магнитофону. Капитан подсел к микрофону и с нетерпением стал ждать, когда старуха начнет переговоры с сыном.

В кабинет вошел Чупати и спросил:

— Товарищ начальник, а что будем делать с шофером? Пришла его жена, просит свидания…

В этот момент в усилителе раздались какие-то звуки. Услышав их, капитан жестом приказал старшине замолчать и включил магнитофон.

— Сынок… ты слышишь меня? — раздался осторожный голос старухи.

Однако ей никто не ответил.

— Сынок, Йене…

— Это ты?

— Я.

— Откуда ты говоришь?

— Из соседней камеры. Я узнала, что ты рядом…

Затем последовала долгая пауза. Наконец старуха проговорила:

— Перед дверью никого нет… Йене, не сердись на меня…

— Ты — сумасшедшая!

— Я люблю тебя больше жизни… Все это я сделала ради тебя…

— Ты их убила!

— Только одну.

— И остальных тоже. Ты была причиной всего… А если любишь меня, докажи свою любовь.

— Ты забыл, сколько бессонных ночей провела я у твоей постели, когда ты болел?

— Оставь это. Полицейские нашли мой пиджак…

— Боже мой! Что им нужно от тебя?

— Если любишь меня, возьми на себя и мою вину.

— Какая у тебя вина?

— Ты убила мою жену. Тебе теперь все равно. Ты старая, тебе много не дадут, а меня…

— Я все возьму на себя… Но что мне им сказать?

— В машине на улице Табори ты увидела девушку… во время бури… и задушила ее… Поняла? Вчера ты тоже задушила женщину, потому что ревновала ее ко мне… Признайся, возьми все на себя… А я тебя не забуду. Я буду носить вкусные передачи. Каждый день ходить буду… Поняла?

— Да.

— Пиджак ты нашла в машине, принесла домой и спрятала в сарае.

— Хорошо.

— Осторожно, сюда идут. Молчи!

Капитан выключил магнитофон и задумался. Присутствовавший при этом старшина кашлянул, напомнив о себе.

— Что ты сказал?

— Пришла жена шофера. Просит свидания с мужем.

Капитан позвонил дежурному по КПЗ и приказал:

— Арестованного из девятой камеры привести ко мне, и с вещами.

— Ух! Ну и получит же он от своей жены! Не хотел бы я оказаться в его шкуре, — усмехнулся Чупати.

В пятницу под вечер старшина Чупати повел Кантора покормить в бокс на горе. Старшина спешил. Начальство предоставило ему краткосрочный отпуск, и он хотел уехать к семье вечерним поездом. С самой весны Чупати работал в столице и практически бывал дома только раз в две недели.

От тоскливого чувства одиночества старшину спасало то, что у него почти никогда не оставалось свободного времени. А иногда работы бывало столько, что даже в назначенное время не удавалось выбраться к семье. На прошлой неделе, например, съездить домой так и не удалось, и поэтому сейчас капитан Шатори отпустил старшину до вторника.

Уезжая домой, Чупати, как правило, Кантора с собой не брал. И каждый раз старшина прощался со своим четвероногим другом так, будто уже никогда больше им не суждено было свидеться.

На собачью площадку они пришли ровно в половине четвертого, когда звон колокола возвестил о начале кормления. Кантор хотя и редко бывал на площадке, но прекрасно знал, что означает этот звон. Пес облизал губы, предчувствуя трапезу. На работе он обычно забывал о еде и ел всегда вместе с хозяином.

Торопись пообедать. — Чупати пропустил пса в бокс и захлопнул дверцу. — Перед отъездом немного прогуляемся, понял?

Кантор добродушно тявкнул в ответ, словно пожелал приятного аппетита хозяину. Настроение у Кантора было отличное. День стоял спокойный, солнечный. Около него, радостно пофыркивая, закружился щенок. Кантор с родительским благодушием относился к многочисленным проказам щенка. Одного никак не мог понять Кантор: почему Тончи так плохо растет, хотя пахнуть от него стало, как от совершенно взрослой собаки. Временами этот запах был таким резким, что Кантору приходилось уходить в самый дальний угол бокса, а при приближении Тончи угрожающе рычать.