Аскольд Якубовский - Дом

Наталья словно ощутила все, весь дом, целиком, смолистый, крепкий, ощутила собой.

Балки — это ее хребет и ребра, доски — мускулы, опоры — ноги, крыша — кожа ее.

Не сможет она жить в половине дома, как не может жить разрезанный пополам человек. Перережешь — не сошьешь. Что бы там ни говорили законы, о чем бы ни торочили старые обычаи, а дом — ее. Она его холила и спасала от старости и смерти. Она жила им, она им дышала.

Она знает наизусть скрип каждой ступени, голос каждой двери, знает и помнит каждое стекло в окнах, каждую доску, каждый кирпич, каждый лист железа в крыше. По тому, как скрипит, что говорит дом, она угадывала перемены погоды, по тому, каким голосом поет вечерами печь, она предчувствовала все незримые беды, бегущие к ней босыми ногами по снегу.

Ввести еще одну хозяйку?… Разделить дом?… Это все равно, что убить дом, убить ее.

Убийцы! Вот кто они — преступники! Не теряющиеся деньги сейчас беспокоили Наталью. Деньги есть, денег хватит. Убивать ее хотят, вот что. Но не просто с ней сладить, очень не просто.

Пришел Михаил, разделся, хлопая рука об руку, посматривал на худые, жилистые ноги Натальи.

— Выпить бы, — сказал он и обосновал просьбу: — Замерз.

— Там, в буфете.

Михаил стучал рюмками, потом громко и долго жевал, чавкая и роняя крошки пирога. Пришел, сильно топая застывшими ногами, Юрий. Входя «а кухню, задел плечом косяк.

— Налил глаза, — буркнула Наталья.

Оправдываясь, он сказал, что заглянул к «корешу» и там — угостили. А он бы и еще не прочь.

На кухне началось позвякиванье, постукиванье, бульканье, жеванье и бестолковый крикливый разговор. «Пьют брагу», — догадалась Наталья. Но брага тяжела, упьются. И Наталья крикнула в кухню:

— Там, у порога, поллитровка холодится. — Подумав, добавила: — Смотрите не упейтесь.

Мишка заорал дурным голосом:

— Молчать!

Наталья сухо усмехнулась. Она надела шерстяное красное платье и теперь чепурилась перед зеркалом. Подмазав помадой губы и защемив уши в тяжелые клипсы, она спрыснулась духами — слегка, под мышками намочила посильнее. Пошла в кухню. Михаил, уже порядком опьяневший, мотал и тряс башкой. Юрий уронил голову на стол, в коричневую лужицу пролитого бражного сусла. Пустая бутылка. На клеенке — огрызки пирога, окурки.

Свиньи эти мужики, погибели на них нет! Так хорошо было, и вот…

— Мишка! Пора!..

Тот покорно встал. Помогая ему одеться, а потом одергивая на муже пиджак, услышала Наталья грохот падающей табуретки, звон чего-то разбившегося, затем рвотные звуки. Наталью брезгливо перекосило, мелко задрожали ее руки.

— Нет, — сказал Мишка. — Нет, ты послушай…

Он склонил голову набок и широко улыбался, прислушиваясь. Снова загремело на кухне, и сильно, потом что-то рухнуло тяжело и мягко. Мишка пошел и глянул. Дико захохотал, восторженно хлопая себя по ляжкам.

— Наташка, он облевался! Говорил, не пей водку… Помоги нести!

В ней закипело жгучее. «Сам неси», — хотелось крикнуть Наталье. Потом: «Пусть остается». Но вспомнила горячую печь. Чего доброго, еще и пожар устроит. Она пошла на кухню: Юрий был страшно тяжел. Его перенесли в комнату и положили на пол.

Пришлось раздеться и замыть пол. И Наталью мутило. С Мишкой не случалось таких штук. У него был крепкий желудок, и Наталья не имела привычки. Поэтому казался Юрий весь липким, пропитанным, дурно пахнущим.

Наконец оделись. Мишка, ощипываясь, как петух перед ненастьем, разглаживал воротник пальто, укладывал его красивее. Наталья одергивала новую, черную, пахнущую рыбьим жиром дошку.

— Ты скоро? — спросил Мишка (ему было жарко).

— Сейчас. Пудрюсь вот.

Наталья, придвинувшись почти вплотную к зеркалу, ваткой клала тонкий слой пудры.

— Догонишь, — буркнул Мишка и ушел.

А она все водила ватой по лицу, но глаза ее прикипели к фигуре Юрия, отразившейся в зеркале. Зрачки набухли. А тот встал на четвереньки, потом, уцепившись за кровать — ее кровать! — поднялся медленно-медленно. Он постоял, качаясь, и вдруг плюхнулся. И ловко, даром что пьяный. Голова его упала к стене, ноги он затянул на постель, сначала одну, потом другую.

Двумя угольно-черными пятнами виднелись его башмаки на чистеньком пикейном одеяле. Отглаженное, беленькое, как снежиночка, а этот лег свинья свиньей, наделал пятен. Так бы и вдарила его.

Наталья сжала кулаки до боли и потрясла ими.

— А-а-а, — заворочалось в горле Юрия. Наталья выскочила из комнаты. Шептала бешено:

— Дерьмо! Мерзавец!