Эрик Найт - Лесси

Когда Бесс пошла еще резвей и фургон прикатил на зиму домой, Лесси все еще бежала и бежала, милю за милей, на юг.

Она теперь пересекала широкое кочковатое поле на возвышенности, где ветер мел без помехи. Сзади ее погоняла метель, мокрыми космами сдувая вперед шерсть на ее отощалых боках.

Было трудно подвигаться. Снег становился глубже, и от ее усталых мускулов требовалось все больше усилий, чтобы на каждом шагу вытаскивать из снега увязающие в нем ноги. Она пошатнулась и упала. Свернувшись в клубок, она принялась обкусывать ледышки, налипшие на шерсть между когтями. Снова попробовала идти, но снег был слишком глубок. Тогда она стала нырять в нем, как лошадь, поднимаясь дыбком и прыгая вперед, но после недолгих попыток совсем выбилась из сил.

Она постояла, свесив голову; ей спирало дыхание, оно вырывалось из груди клубами белого пара. Потом подняла голову и заскулила; но снег не исчез. И снова она припустила вскачь, снова ныряла и пыталась прыгать сквозь сугробы. И опять остановилась, не в силах идти дальше.

Тогда, подняв голову, она издала протяжный вой — вой собаки заблудившейся, беспомощной, озябшей. Это был долгий и звонкий зов, пронесшийся по широкому полю, сквозь метущий снег туда, где опускалась темнота.

Снег заглушал все звуки. На мили вокруг не было никого на этой плоской, нелюдимой земле. Даже если бы кто и был на две-три сотни ярдов в стороне, вряд ли он мог бы услышать этот задушенный снегом зов.

Наконец Лесси опустилась на землю. Белый снежный простор мягко укрыл ее. Под этим белым одеялом она лежала, обессиленная, но в тепле.

Сэм Керраклаф говорил правду, когда весной того года уверял своего сына Джо, что путь от Гринол-Бриджа в Йоркшире до поместья герцога Радлинга в Шотландии куда как далек. И оттуда сюда ровно столько же — те же четыреста миль.

Четыреста для человека, когда он едет прямо по шоссе или железной дороге. А для животного — сколько же это составит для животного, которое должно, наткнувшись на преграду, пускаться в обход, и блуждать, и плутать по тропкам и по стежкам, пока найдет дорогу! Для него это будет, пожалуй, вся тысяча — тысяча миль по незнакомой земле, где оно никогда не бывало раньше, где ничто не укажет ему пути, кроме инстинкта.

Да, тысяча миль горами и долами, взгорьями и болотами, жнивьями и тропками, через лощины и реки, ручьи и овражки; тысяча миль горных круч и песчаных склонов, снега и дождя, туманов и солнца; колючей проволоки и чертополоха, и шипов, и скал, и камней, дерущих ноги, — кто мог бы ждать, что собака их преодолеет?

А все-таки, пусть это было бы чудом, Джо в глубине своего сердца надеялся на это чудо, верил, что неожиданно, в один прекрасный день, каким-то чудесным путем здесь появится его собака; будет ждать его здесь, у школьных ворот. Каждый день, возвращаясь из школы, он поводил глазами на то место, где его всегда поджидала Лесси. И каждый день там никого не было, и Джо Керраклаф медленно брел домой, молча, угрюмо, как ходят люди его родного края.

Каждый раз, когда кончались уроки, Джо старательно сам себя подготавливал — уговаривал себя не разочаровываться, потому что там и не может быть собаки. Так за неделей неделю Джо приучал себя не верить в невозможное. Он так долго надеялся наперекор вероятности, что надежда стала отмирать.

Но, если может надежда умереть в человеке, в животном она умереть не может. Пока оно живет, в нем живет надежда и живет в нем вера. И вот, проходя в тот день школьным двором, Джо Керраклаф не поверил своим глазам. Он мотал головой и хлопал веками и тер глаза кулаками, думая, что это ему привиделось во сне. Одолевая последние ярды до школьных ворот, шла… его собака!

Он замер на месте, потому что страшно было видеть, как идет собака — она шла такою поступью, как будто вот-вот испустит дух. Ее голова и хвост свесились чуть что не до тротуара. Каждый шаг вперед, казалось, стоил особого усилия. Она не шла, а плелась. И все же собака подвигалась вперед, шаг за шагом, и наконец повалилась на своем месте у ворот. И тихо лежала.

Тогда Джо сам себя разбудил. Даже если это сон, он должен что-то сделать. Надо пытаться и во сне.

Он пробежал через двор и упал на колени, а потом, когда его ладони коснулись меха, ощутили его, он уже знал, что это наяву. Его собака пришла встретить его у ворот!

Но что это была за собака! Не та призовая колли с чудесной трехцветной лоснящейся шерстью, с ушами, весело стоящими над гордой узкой мордой в безукоризненной черной маске. Не та это была собака с живыми, ясными глазами, что, бывало, наскакивала на него и лаем выражала радостный привет. Это была собака, которая лежит на земле и через силу старается поднять голову, а голова отказывается подняться; старается пошевелить хвостом, ободранным, с засевшими в шерсти шипами и репьем, и одно только ей удается — повизгивать слабым, счастливым, плачущим визгом. Потому что она знает, что наконец-то страшный, погоняющий ее инстинкт умиротворен. Она на месте. Явилась на место встречи, как являлась всю свою жизнь, и ее гладят руки, так долго не гладившие ее.