Владимир Бабенко: Записки орангутолога

И все-таки, Галина решилась их носить. Но оказалось, что дужки были чересчур толстыми. Для устранения этого недостатка и был призван Паша, которому Галина вручила серьги и набор инструментов.

Паша подточил надфилем дужки, обработал их шкуркой, отдал Галине сережки и стал наблюдать, как она их примеряет.

Специалист по гадам уселась за своим столом перед зеркалом и стала просовывать обработанную дужку в дырочку в мочке уха. Но женщина, вероятно, давно не носила сережек, и скважинки в коже затянулись. Поэтому она, склонившись над зеркалом и манипулируя сережкой и своим ухом, взвизгивала и шумно вздыхала. Но упрямая дужка никак не хотела пролезать туда, куда ей было положено. Но и Галина не сдавалась. Она смазала косметическим кремом упрямую дужку и снова со стенаниями принялась украшать себя.

— Помочь? — участливо предложил Паша.

— Не надо, я сама.

Глаза ее были полны слез. Она, глядя в зеркало, втыкала металл в собственную плоть. Наконец, не выдержав, Галина закричала: «Ой, не могу! Не идет! Ой Паша, больно!».

В это время не запертая Галиной дверь открылась и в кабинет герпетолога стремительно вошла директриса, добравшись с инспекцией и до гадючьего отдела. На ее решительном, мужественном лице без труда читался лозунг: «Долой разврат из стен Кунсткамеры!».

Директриса остановилась посреди змеиного отдела и недоуменно посмотрела на своих подчиненных, почему-то одетых и сидящих в разных концах комнаты. Галина подняла голову. В одном ухе у нее была все-таки вставленная серьга, а в глазах специалистки по ящерицам и змеям стояли слезы.

— Здравствуйте, Генриетта Леопольдовна, — не растерялась она. — Я тут рассказываю про поездку в Монголию.

— Понимаю, — пробормотала директриса. — Только, по-моему, очень эмоционально, — и направилась к выходу.

— Как можем, — произнесла Галина, показав вдогонку директрисе язык, и взяла со стола вторую сережку.

Не успела дверь за директрисой закрыться, как на пороге появился таксидермист, по прозвищу Корнет, высокий юноша с огромными влажными карими глазами.

— Ушла Мамочка? — спросил он, прислушиваясь к удаляющимся шагам директрисы. — А я к тебе — обратился он к Галине. — За питоновкой. У нас сегодня такой повод, такой повод! — говорил Корнет, снимая крышку с огромной, литров на двести, стеклянной банки, в которой свернутый спиралью лежал сетчатый питон. — Новый сорт мяса пробуем. Паша, пошли к нам. Только, вот, я сейчас затарюсь.

Корнет взял со стола пол-литровую кружку, зачерпнул из последнего пристанища питона прозрачной, как слеза фиксирующей жидкости, состоящей на 75 процентов из спирта ректификата, а на 25 процентов из воды, и залил ее в вытащенную из обширного кармана бутылку. — Спасибо, — поклонился он Галине. — Всегда выручаешь. Век не забуду. Пошли, Паша, мясо стынет. И увел лаборанта к себе в отдел.

У препараторов пахло так, как нигде больше в Кунсткамере. Это был целый букет вони тухлого мяса и залежавшихся звериных шкур, к которому примешивался влажный запах подвальной плесени.

Сегодня, кроме того, пахло и жареным мясом. Паша следовал за Корнетом, который подошел к газовой плите. Там стояла аппетитно скворчащая сковорода.

— Вот он — жираф, — сказал Корнет и приподнял крышку, показывая, огромные, по-мужски нарезанные, куски мяса. — Вчера в зоопарке сдох. Через десять минут готов будет. Надеюсь, не откажешься? Нет? Кстати, к тебе тетка придурошная, ну, которая с мышеловками, приходила? Она от меня недавно убежала. Все кричала пока мышеловки свои расставляла: «Ну и запах у вас, ну и запах!» — Какой такой запах? Чем не нравится? Слушай, пока я на стол накрываю, ты зайди в соседнюю комнату, там тебя кое-что может заинтересовать.

Паша спросил, где она поставила мышеловки, навестил их, сделал свое дело и зашел в ту комнату, которую предлагал посетить Корнет.

Паша открыл дверь и включил свет. И, хотя воздух в комнате был абсолютно неподвижным, казалось, словно осенний вихрь пронесся над полом, разметая бурые листья. Это толпы здоровенных тараканов брызнули от лаборанта к темным углам. Насекомые были такими огромными, что даже не вызывали чувства отвращения, которое внушают толпы обыкновенных прусаков. Гигантские тараканы еще в прошлом веке были привезены одним из энтомологов в Кунсткамеру из Южной Америки. Насекомые убежали от него, поселились в теплом подвале и там размножились.

Но подвал славился не только обилием исполинских членистоногих. Здесь, как и в комнате Паши, стоял деревянный дощатый щит, но не переносной, а стационарный. Это был подземный полигон, где мужская часть населения Кунсткамеры испытывала различные образцы холодного, огнестрельного и метательного оружия.