Владимир Бабенко - Записки орангутолога

Наступила тягостная пауза. Сергей встал и удалился в темноту. Все тактично не смотрели в сторону кустов, куда он пошел. Но оказалось, что он ходил вовсе не за тем, о чем все подумали. Сергей быстро ввернулся. Но не один, а с бутылкой, припасенной именно для того, чтобы ликвидировать подобные паузы. Мы ее и ликвидировали. И тут кто-то вспомнил песню, которую он слышал по радио еще в далеком социалистическом детстве. Оказалось, что и мелодия этой песни подходящая, и слова помнят все — как помнят сказки, слышанные в младенчестве.

Тьма совсем сгустилась, над углями периодически взмывали вверх, как красные пионерские галстуки, языки пламени, озаряя лица студентов. И над нашем лагерем зазвучали знаменитые когда-то слова:

Тут из кустов послышался треск, и у костра появился Гена — замдиректора заповедника.

— Ну, точно революционеры-подпольщики на маёвке, — сказал он. А потом добавил:

— Я у вас начальника заберу, — и он кивнул в мою сторону. — Дело есть.

Я знал, какое дело может быть в субботний вечер у замдиректора заповедника, радостно кивнул и пошел за ним.

Но радость моя была преждевременной. На квартире у Гены был просто будничный тихий семейный ужин. Мы сидели и мирно беседовали о следующем лете, когда я со студентами снова попаду в этот заповедник. Но Гена явно маялся, думая, как бы выпросить у жены спиртное по поводу моего отъезда, но никак не мог придумать. А я, уже начавший праздновать свой отъезд и слегка раскрепостившийся под воздействием сухого вина, подробно рассказывал ему о том, какие чудесные глаза у Моники, какие тонкие запястья у Леночки и что мне наговорила Алла в предбаннике.

Трезвый Гена слушал и завидовал. Неожиданно дверь распахнулась и на пороге показался семилетний сын Гены. Появление отпрыска не обрадовал родителей, так как за сыном стояли плотной группой семеро его ровесников — все дети сотрудников заповедника.

— Папа, мама, я вспомнил! — с порога громко, как перед пионерским строем, сказал сын. — Ровно год назад вы подарили мне плюшевого мишку! И сегодня у него день рождения! Вот я и пригласил всех друзей! На праздничный пирог!

Жена Гены охнула, всплеснула руками и метнулась к холодильнику — посмотреть, есть ли у нее масло, молоко, яйца для пирога, а довольный Гена подмигнул мне.

— Ну вот, и повод нашелся, — сказал он жене, достал бутылку и быстро, не смотря на грозные взгляды супруги, наполнил рюмки.

И мы с Геной, так и не дождавшись пирога, по-настоящему отметили и день рождения плюшевого мишки, и последний день практики.

Когда я вышел на крыльцо, мне было так хорошо, что на небе сияли две полные луны. Я вспомнил, что для того, чтобы их стало меньше, необходимо было освежиться и направился на хоздвор. Там у циркулярки стояла стройная, словно минарет, водонапорная башня. Я притащил несколько досок и сделал под краном настил. Потом я полностью разделся и открутил кран пожарной трубы. Вода изверглась из него, как Ниагара, и я лег на доски прямо под этот водопад.

Я отдыхал под трубой, из которой падала упругая, как мокрое полотно струя (совершенно не кажущаяся мне холодной), смотрел на ночное небо и с удовольствием следил как две луны стали медленно двигаться навстречу друг другу. Через десять минут я, слегка замерзший, встал, растерся рубашкой и обнаружил, что был не совсем обнаженный, а в часах. Увы, не водостойких.

Я одевался и смотрел вверх. Луны, хотя и были близко одна от другой, но еще не соприкасались. А потом с правого серебряного шара медленно сползло темное ветвистое облако, словно смуглая рука нехотя оставила ослепительно-белую грудь.

За окном затрещал мотоцикл, а потом из кондиционера повеяло легким дымком далекого степного костра. Я приоткрыл дверь и выглянул наружу. Мой августовский отдых в Египте длился уже полторы недели, но я никак не мог привыкнуть к жаре. В комнате из-за кондиционера было всегда прохладно, а выйдя наружу, я в который раз был ошеломлен сухим зноем.

Солнце только что зашло за горизонт. На западе, на фоне огненного неба, чернел горный хребет. По олеандровой аллее нашего пансионата шел египтянин с ранцем за спиной. Гибкий шланг соединял ранец с длинной металлической трубой. Египтянин держал трубу наперевес как носят крупнокалиберный пулемет коммандос в боевиках. Из ранца слышались звуки мотоциклетных выхлопов, а из трубы валили плотные клубы ароматного кизячного дыма.