Владимир Бабенко - Записки орангутолога

Мотор был мощным, и когда пила с пением вгрызалась в очередной подносимый ей мореный от долго лежания на земле дубовый ствол, вниз сыпались розовые опилки, пахло сидром, а если я чуть наклонял бревно то из пропила тотчас появлялся белый, очень ароматный, с кислинкой дымок.

Пока баня топилась некоторые студенты пошли спать в палатку, другие на реку — купаться, а самые нетерпеливые стали обрывать с берез и дубов ветки — на веники.

Летом баня топится быстро, и уже через четыре часа первая смена (мужская) пошла париться. Пар был мягкий и душистый, как хороший армянский коньяк. Поэтому мы парились долго, периодически выходя на улицу и отсиживаясь на скамейке в холодке, в тени дуба.

В очередной раз я вышел охладится настолько обессиленный, что даже на зубоскальство студентов ничего не мог ответить, а только бестолково водил головой, чем их очень радовал. И еще раз подумал, что все-таки зря ввел сухой закон. Очень хотелось пива.

Через час я чистый и уже отошедший от жара, в свежем белье сидел на той же скамейке, и с удовольствием наблюдал, как мои студентки, раскрасневшиеся и от этого еще более похорошевшие, завернутые в полотенца, и от этого еще более волнующие выходят и присаживаются рядом со мной — остудится в тени. Они пили специально приготовленный для этого прохладный чай и шли париться снова. Но чувства юмора не теряли. Особенно Алла. Она, возвращаясь в баню, задержалась на крыльце и перед тем как скрыться в бане, обернулась ко мне и произнесла:

— Хорошая баня. Чудесная. Я так устала, что даже пива не хочется. Это баня утомляет так, как не сможет утомить никакой мужчина.

И почти скрывшись за ней добавила:

— Даже вы, Владимир Григорьевич!

Я от такой неожиданной и чудовищной напраслины на миг онемел — как раз на то мгновение, в течение которого за Аллой захлопнулась дверь, а потом закричал обращаясь к ней (то есть уже к двери):

— Молчи дура!

А потом повернулся к сидевшим у крыльца отдыхающим студентам и ждущим своей очереди студенткам и сказал:

— Не верьте ей, она все врет.

По-моему, они и не поверили. Мне.

Я еще раз издали в бинокль посмотрел на аппетитную Аллу и не стал прерывать ее орнитологические исследования. Солнце уже нещадно пекло, и я направился к Дону — искупаться, а заодно проверить, как еще одна пара студентов справляется со своей самостоятельной работой. Тема их исследования была биология пескороек, то есть личинок миног, которые живут в илистом дне. Сейчас я мог наблюдать, как идет работа по исследованию миног.

Весь светло-желтый песок роскошного донского пляжа был безобразно испорчен отвратительными блестяще-черными кучами, будто здесь прошелся страдающий расстройством желудка бегемот. Это мои студенты занимались научной деятельностью — ловили в иле миног, вернее их личинок — пескороек.

Сергей (по телосложению, интеллекту, взгляду и прическе) — типичный качок, грязный, как черт вытаскивал с мелководья ведро черного ила и вываливал его на золотистый прибрежный песок, а чистая и всего две недели назад бледная и болезненно-брезгливая Лена, присаживалась у этой расползающейся черной кучи, и рукой с очень пленительным запястьем выбирала оттуда пескороек и складывала их в кастрюлю — чтобы потом измерить их.

Вся операция по извлечению круглоротых из иловой кучи удивительным образом напоминала исследование гельминтов в помете слона или того же бегемота. Тем более, что личинки миног внешне напоминали шустрых глистов. Я подумал, как быстро эта рафинированная москвичка приобщилась к полевой зоологии. Ведь сейчас она обрабатывала, пожалуй, одних из самых несимпатичных представителей типа хордовых (конечно, не считая их родственников — миксин), а всего неделю назад визжала, как резаная, от прикосновения головастика.

Глядя на извивающихся скользких, покрытых слизью миног, я никак не мог понять, как же этой гадостью можно закусывать водку — ведь в старинных поваренных книгах именно маринованные миноги рекомендовались как особая деликатесная закуска к этому напитку.

Я посмотрел на зоологов, выбрал место на пляже, еще не загаженное ими, разделся, сложил свою одежду и плюхнулся в Дон. Вода была почти такой же теплой, как на моем заветном пруду — том, на который я привел студентов в первый день нашей полевой практики. Для полного счастья не хватало только одного — головастиков, к которым я пытался приобщить Лену уже на первой экскурсии.

И вновь вспомнился и первый день практики, и та самая первая, дидактическая экскурсия. Ближе к полудню, я раскатал закатанные с утра рукава рубашки, поднял воротник и повернул бейсболку козырьком назад — чтобы не сгорела шея. Студенты наоборот еще больше разоблачились. Я опять же ненавязчиво посоветовал им не делать этого, так как сгорят. Как я и предвидел, меня никто не услышал.