Дорин Тови: Хлопот полон рот

Прошло порядочно времени, прежде чем он начал доверять этой грелке. И, чтобы Шеба могла спокойно спать на ней, мы ночь за ночью брали его к себе в постель. Раскинувшись под одеялом во всю длину, крепко зажмурив глаза от полного блаженства, он вряд ли тревожился за безопасность своей подружки. В голове у него явно было место лишь для одной мысли — ах, если бы это длилось Вечно!

Но в конце концов он свыкся с грелкой и вновь свертывался на ней по ночам, а днем важно восседал на ней рядом с Шебой. Он был необыкновенно привязан к нашей старушке, в чем я особенно убедилась во время происшествий с его вольерой. Той, которую мы временно построили на лужайке летом, после того как его укусила гадюка. Он провел в ней с Шебой много утренних часов без риска прыгнуть на какую-нибудь извивающуюся тварь, и мы могли спокойно заниматься своей работой.

Собственно, это вошло в его распорядок дня. Прогулка по лесной тропе, пока солнце еще не поднялось, короткий визит на пастбище Аннабели понюхать, не появилось ли там чего-нибудь интересного, вылазка в лес, возможно, чтобы заглянуть в одну-две норки… Тут я его звала, потому что становилось жарче и гадюки могли выползти погреться на солнце, и он являлся завтракать — по какой-то неведомой сиамской причине непременно в вольере. К концу утра он уже завывал на всю Долину на тему, Как Долго он Тут Сидит, Забыли мы о нем, что ли, выпустите его Немедленно, у него уже судороги начались… А когда мы его выпускали, он демонстративно потягивался, словно все это время просидел в спичечном коробке, а не в вольере площадью с небольшую комнату. Но вот для летних завтраков это было самое «то».

Чарльз решил, что за этим кроется какое-то табу. Наверное, Сили верит, будто у него выпадут усы, если он будет завтракать где-то еще. Я же полагала, что подсознательно он возвращался к тем дням, когда его предки обитали в диких джунглях. Во всяком случае, в вольере он допускал странности, каких в доме за ним не замечалось. Например, съев завтрак, он непременно маскировал свою миску мхом, листьями и землей, нагребая их когтями. Если он съедал не все, то остатки маскировал точно таким же способом. Как-то раз, получив там как особое лакомство кусок курицы, он так лихорадочно его засыпал, даже не попробовав, что я забеспокоилась, уж не заболел ли он. Однако, по-видимому, в вольерах просто не принято есть куриное мясо. Некоторое время спустя голод возобладал над правилами этикета, и он, смахнув мох и листья, накинулся на курицу и ни кусочка не оставил, будто полмесяца не ел.

Наследственная память о том, что следует делать с добычей? И тот факт, что в вольере спать он всегда забирался под плед, тоже свидетельствовал о дальнейшем инстинктивном возвращении к предкам? В доме, в оранжерее, в машине Сили спал, доверчиво раскинувшись, так что все могли его видеть. Однако в вольере, когда Шеба спала нормально на пледе, только бугор под пледом свидетельствовал, что Сили тоже там. И забирался он под плед не от ветра — бугор возникал в любую жару.

Конечно, так было только летом. Зимой гадюки ему не угрожали, и потому он уходил и приходил, как ему вздумается, а Шеба спала у огня. Но теперь наступил апрель, а с ним снова гадючья пора, но у Чарльза все еще руки не доходили до постоянной вольеры (Рим не один день строился, не уставал напоминать он мне), и вот в одно погожее воскресное утро, когда было бы жестоко держать его в доме, Сили вместе с пледом отправился в свое временное прибежище.

Шебу я оставила в оранжерее, подумав, что проводить время под открытым небом ей пока еще не следует. Моя ошибка! Будь Шеба в вольере с Сили, он с удовольствием провел бы там с ней все утро, но в одиночестве, решив, что упускает что-то интересное, он приложил все усилия, чтобы вырваться на волю. Прошлым летом он умудрялся находить лазейки у всех четырех углов по очереди — потому-то мы и решили соорудить более надежную постоянную вольеру. Но человек предполагает, а Бог располагает, как всегда повторяет Чарльз. А так как Чарльз отправился привезти тетушку Этель на обед и надзирать за котом не мог, то Сили и отправился во временную вольеру, пока я возилась на кухне.

Сказать, что он протестовал, значит ничего не сказать. Никаких нежных «уоу» и «мрр-мрр». Старик Адамс, возвращавшийся вниз по склону после воскресной утренней пинты, сообщил, что его слышно даже в «Розе и короне».