Бернгард Гржимек - Наши братья меньшие

Наконец птицы, спрятавшиеся в зарослях живой изгороди, стали снова засылать на подсолнуховую плантацию своих разведчиков. Первыми явились маленькие юркие славки, потом две парочки лазоревок, а в заключение зеленушки и дубоносы. Они проворно потрошат подряд все подсолнухи… кроме того, перед которым установлена моя фотокамера! Я жду и жду — палец наготове, держу на спуске. Наконец — лазоревка! От щелчка моей камеры она сразу же улетает, но поздно: на пленку она уже поймана. Я подхожу к треножнику с аппаратом, чтобы перевести кадр, и обнаруживаю, что поставил его как раз перед пустыми, уже полностью распотрошенными головками подсолнуха! Да, тут немудрено прождать целую вечность! Меняю положение: ставлю камеру перед парочкой крупных «тарелок», тесно утыканных черными, блестящими, очень соблазнительными зернами, и снова удаляюсь в свое укрытие.

Проходит полчаса. В романе, который я захватил с собой, уголовная семейка уже успела укокошить своего папашу-алкоголика. Проходит полтора часа. Ни одна птичка не появляется возле подсолнухов! Все они сидят — я это прекрасно вижу — на кустарниковой ограде вдоль забора, но почему-то боятся подлететь сюда поближе.

В чем дело? Может быть, фотокамера плохо замаскирована? Чувствую, что у меня уже затекла спина. На расстоянии полуметра от моего лица осы с грозным жужжанием то и дело вылетают из своего подземного жилища и снова в него влетают. Но я мужественно не покидаю своего поста — каждый раз, завидя невдалеке какую-нибудь птичку, решаю подождать еще четверть часика.

Однако время близится уже к обеду — ничего не попишешь, приходится уходить несолоно хлебавши. И что же? Я обнаруживаю Никсу, уютно растянувшуюся на солнышке, между клубничными грядками. Вот бестия! Она тоже встает и принимается деловито — нос у самой земли — шнырять между грядок и кустов. Шельма проходит совсем близко от моего укрытия и делает при этом вид, будто меня вовсе и не видит. Поскольку она, как и большинство собак, избегает одиночества, то, видимо, решила осчастливить меня своим присутствием. Когда я ее неожиданно резко окликаю, Никса нисколько не пугается: еще одно доказательство того, что она прекрасно знает, что я тут.

Собаки оставляют за собой право либо жаловать нас, людей, своим вниманием, либо нет. Вы спросите — почему? Да просто потому, что они собаки. Когда я, совершенно взбешенный, приказываю Никсе подойти ко мне, она преспокойно разворачивается в обратную сторону и неторопливо трусит к дому.

Потом, за обедом, все, бросив компот, кидаются сломя голову в сад: такой оттуда раздается заливистый злобный лай и шумная возня. Оказывается, Никса обнаружила ежа и вся дрожит от возбуждения, прыгая вокруг него. Самого ежа, свернувшегося в колючий шар, ее гнев мало чем трогает, она же, лязгая зубами, все снова и снова делает ложные выпады в его сторону, каждый раз захлопывая пасть точно в нескольких миллиметрах от его колючек и оплевывая его при этом обильной слюной. В течение нескольких часов она продолжает его караулить, пока не теряет всякую надежду и решает отправиться сопровождать нас во время катания на парусной лодке.

Первый раз при крике «утка!» такса еще позволяет обмануть себя и прыгает в воду в указанном направлении. Потом нам уже приходится руками высаживать ее за борт, да к тому же очень осторожно, чтобы волны не захлестнули ее сразу же с головой. Но очень скоро ей надоедает такая «игра в одни ворота». С какой стати? Очутившись в очередной раз в воде, она внезапно меняет направление и, не обращая больше ни малейшего внимания на лодку и наши крики, плывет к далекому берегу озера. Даже страшно смотреть, как маленькая черная головка, маячащая над водой, удаляясь, становится все меньше и меньше, пока наконец не исчезает вовсе в широкой полосе прибрежного тростника. Но Никса прекрасно найдет дорогу в этих тростниковых зарослях — ей здесь все привычно и знакомо.

«Такая собачка сразу узнает, кто любит животных, а кто нет», — гордо говорят гости за чайным столом, когда Никса бесцеремонно прыгает к ним на колени. Но мы при этом понимающе переглядываемся. Дело все в том, что у Никсы «кошачий характер»: она привязана к дому, а не к отдельным людям и обожает всякого, у кого на тарелке кусок пирога, осчастливливая его своим назойливым вниманием…

Что касается тети Марии, то ей пришлось изменить свое мнение о Никсе в тот же вечер. Тетя мирно дремала на веранде в кресле, когда Никса прыгнула туда же и удобно улеглась рядом с ней. Маленькое собачье тельце так приятно согревало бок, и тетя Мария с удовольствием принялась гладить ее по головке, перебирая в пальцах длинные уши и проводя по твердому носу. При этом она почувствовала рукой, что собачка захватила с собой какую-то плюшевую игрушку. Желая подразнить Никсу, тетя Мария ухватила пальцами игрушку и начала дергать за нее, стараясь отнять ее у владелицы. Никса принялась рычать и сопротивляться — тянуть и дергать игрушку в свою сторону, но тетя Мария оказалась проворней и, выхватив ее, обнаружила у себя в руке — как бы вы думали что? — наполовину разжеванную, всю обслюнявленную дохлую мышь…