Джеральд Даррелл - Натуралист на мушке, или групповой портрет с природой

Благодаря некоторому несовершенству в расписаниях авиалиний нам удалось провести несколько часов в Афинах: времени хватило как раз на то, чтобы пробежаться по Акрополю, полюбоваться сменой караула у королевского дворца и отведать восхитительные дары моря в портовом кабачке в Пирее. Надо отдать должное грекам — в умении их приготовлять им нет равных. Далее наш путь лежал на Корфу.

Хотя мы попали на остров ночью, светившая в небе громадная желтая луна заливала ярким светом и дорогу, по которой мы ехали, и поросшие оливами склоны холмов, и поверхность моря, которая из-за легкого бриза казалась усыпанной миллионами лепестков лютиков. Поужинав отлично приготовленной местной рыбой и запив ее бутылкой отменной бледно-янтарной, вобравшей в себя аромат всех сосновых лесов мира рециной, мы тут же завалились спать. Даже усевшаяся прямо на перила балкона луна не смогла надолго приковать к себе наше внимание.

На следующее утро за завтраком к нам подошел Жан-Пьер. Он был коренаст, темноволос, с лукавыми карими глазами и чудесной открытой улыбкой. К смятению и ужасу ничего не подозревающих постояльцев, мирно завтракающих среди цветочных клумб, он по очереди вытащил из нескольких полотняных мешков огромнейшего ужа, а затем желтопузика, который, казалось, был отлит из бронзы. Но это было еще не все. Жестом фокусника, достающего из шляпы кролика, он перевернул баул, откуда на мраморный пол дворика низвергся водопад черепашек — черно-зеленых, в желтую крапинку с золотистыми, словно у леопардов, глазами.

— К сожалению, это все, что мне удалось пока раздобыть, — огорченно произнес он, в то время как пришедшие в себя после падения черепахи начали стремительно расползаться по углам. В следующие пять минут при гробовой тишине он собрал их всех и снова сложил в баул.

— Где вам удалось их поймать? — поинтересовался я.

— Я встал довольно рано и отправился на озеро Скоттини, — ответил он. — Оно находится в центре острова.

— О, эти места мне хорошо знакомы, — заметил я. — Я сам частенько бродил там в поисках нужных мне животных.

— Отличное место, — подтвердил Жан-Пьер.

— А мы как раз собираемся снимать сюжет с пресноводными черепахами, — вмешался в разговор Джонатан, который несколько недель назад слетал на Корфу и произвел предварительную рекогносцировку. — Представим, что вы идете к озеру, а черепахи сидят на берегу. Ты и Ли осторожно к ним подкрадываетесь, а они пока занимаются своими обычными делами, например…

— …с нетерпением ожидают нашего прихода, — продолжал я. — Не иначе, как ты с ними обо всем заранее договорился. А может, они даже прочли сценарий? Или подписали контракт? Лично я отказываюсь иметь дело неизвестно с какими черепахами, которые в глаза не видели контракта, не умеют себя вести, не слушают указаний режиссера и, что хуже всего, начисто забывают роль. В конце концов, на карту поставлена моя репутация.

— Я уверен, — сказал Джонатан, бросая на меня уничтожающий взгляд, — что на сей раз они будут паиньки.

— А где мы будем их держать? — спросил я.

— Как где? В ванне, — совершенно серьезно ответил Жан-Пьер.

Представьте себе на минуту, что управляющий «Клариджа» или «Уорлдорф-Астории» предлагает вам поселить у себя в номере стадо бородавочников!

— Вот здорово, — обрадовалась Ли. — А когда ванна потребуется нам самим, мы будем их вынимать.

— Да, уж не забудьте, пожалуйста, — заключил Жан-Пьер, — а то они не любят мыла и горячей воды.

По-моему, подобные разговоры могут происходить только на Корфу. Поднявшись в номер вместе с пресмыкающимися, мы наполнили ванну водой и выпустили черепах. Змеи были оставлены прямо в мешках. Затем мы отправились в самую северную часть острова, в местечко Коулоура, где Джонатан собирался заснять наше «прибытие» на Корфу на каике — бочкообразной, ярко раскрашенной греческой рыбацкой лодке, являющейся неотъемлемой принадлежностью греческого пейзажа.

День выдался умеренно жарким, с прозрачным, словно кристалл, голубым небом. Море было синим и спокойным; только с материка, с отлично видных через пролив коричневых пологих холмов Албании и Греции, едва долетал легкий ветерок. Мы ехали под плотным прохладным балдахином серебристо-зеленых листьев. Неповторимые, словно отпечатки пальцев, кряжистые великаны-оливы с похожими на пемзу, изъеденными временем дуплистыми стволами, будто бесформенные колонны поддерживали высокие кроны. Вынырнув из прохлады оливковых зарослей, мы двинулись по дороге, вьющейся по склонам самой высокой на острове горы — Пантократора. С одной стороны дорога почти отвесно обрывалась вниз к сияющему морю, с другой подпиралась уходящими в небо скалами; там, вверху, среди красновато-коричневых, золотистых и белых уступов мелькали, словно черные стрелы, горные ласточки, строя из грязи и обломков скал свои удивительные гнезда, похожие на половинки бутылок из-под кьянти.