Array Array - Планета–тайга - Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю

«Мы хорошо обращаемся с ними, — заявил нам один владелец собак. — Мы даем им пить»…. Должно быть, эскимосов спасает от угрызений совести удобное соображение: все предметы, даже неодушевленные, имеют душу, только не собаки. У собаки души нет. Запретнее всех запретов для собаки–раба — мясо. Случалось, мы перехватывали взгляд, который Тутч бросала на подвешенное мясо, и от одного этого она впадала в страшное замешательство. Уже сама мысль о мясе казалась ей не менее греховной, чем поступок…»

Эти слова принадлежат перу отважной женщины и благородного человека, далекого от обобщений эмоционально–художественного характера. «Тропами карибу» называется книга, которую Лоис Крайслер посвятила «волкам полярной тундры и тем, кто хочет действовать, чтобы спасти им родину и жизнь».

У волков родина, действительно, пока есть. Родина для наших собак — это то место, где сейчас остановился их владелец. Волки имеют право на открытое сопротивление. Наши собаки — нет. Наша собака — раб без родины и без права заявить о своем несогласии. Несогласие выбивалось палкой. А само рабство пришло к Копейке, Шарику, Дозору и Моряку чуть ли не по их собственному желанию.

Вы помните льва, классического льва рядом с маленькой собачкой? Первое, что увидел лев, открыв свои «детские» глаза, была эта самая собака. Первое впечатление жизни стало для льва законом — собака стала его собратом и предводителем. За собаку лев поднимался на бой и горько страдал, когда с его любимым существом что‑либо происходило. Вспомните лосят, которые шли следом за мной из леса, вспомните других животных, согретых руками человека, — такие животные, как правило, выбирают вас явлением номер один и по–своему выделяют и боготворят. И причина этому — первое впечатление, которое оставило в жизни животного неизгладимый след.

Вот это самое первое впечатление и подвело однажды всех собак сразу. Собака, принесенная в дом слепым щенком, открыла глаза и увидела человека. Человек стал законом и необходимостью жизни. Он мог бить, морить голодом, отнимать у собаки душу, собака могла терзаться, но уйти она, к сожалению, не могла. Первое впечатление сделало собаку добровольным рабом.

Меня всегда удивляла двойная жизнь наших псов. Рядом с людьми псы выглядели ничтожно и зависимо даже тогда, когда ничего не собирались выпрашивать у человека. Опущенные, зажатые между ног хвосты, нервные, забитые взгляды, трусливые, опасливые движения и немая покорность, с которой собака сносила побои и пинки, даже не пытаясь убежать. И тут же рядом, без человека, собаки преображались и становились смелыми и независимыми животными. Чем‑то наши собаки походили на гордых актеров, которые вынуждены были играть ничтожные роли. После сцены актер снова возвращался к своей гордой жизни. Но, к сожалению, не каждая роль проходила бесследно, к сожалению, обязанности раба закреплялись, рабские черты могли повторяться из поколения в поколение, и в следующий раз человеку было уже не так трудно приучить нового щенка к полному повиновению…

Обучение рабской роли начиналось с куска хлеба… Орешка, смешной кудлатый щенок, единственный оставленный по воле хозяина сын Копейки, давно и пока безрезультатно выпрашивал у своего грозного покровителя, который для меня был всего–навсего Васькой Герасимовым, кусок хлеба. Подаяние Орешка все‑таки получил, но не из рук — кусок хлеба был брошен на землю. Брошен один, второй кусок — и теперь взять пищу из рук для собаки–раба означало переступить запретный рубеж.

Следующим средством обучения покорности была палка или тупой тяжелый сапог. Собаку избивали только один раз, избивали за малейшую провинность, а дальше… Дальше собака безропотно и неотступно следовала за своим покровителем, каждую минуту ожидая нового наказания, но все‑таки шла, боясь ослушаться и получить наказание тут же… Собака шла, плелась, служила, сторожила и везла, не в силах разорвать ту единственную, но прочную связь с человеком, которая появилась еще у несмышленого щенка.

Орешке не удалось дожить до тех дней, когда на него должны были первый раз обрушиться палка или сапог: он заболел и умер. Но Орешка мог бы и избежать рабской доли — он должен был по достижении зрелого возраста перейти к другому хозяину, рассудительному человеку, обладающему к тому же достаточно большим и внимательным к бедам других сердцем.

За такие достоинства наши собаки, знакомые с черствой жестокостью, обычно платят людям щедрой любовью и бескорыстной собачьей верностью. Примеров такой любви и бескорыстия собак, воистину привязанных к человеку, в наших местах много. Здесь можно назвать и тоскливый вой пса по больному или погибшему человеку, и самопожертвование четвероногого друга при встрече охотника с раненым медведем, и даже такие, казалось бы, неправдоподобные случаи, когда неграмотная, необразованная собака, собака, никогда не проходившая специальных школ дрессировки, вдруг выполняла сложную просьбу человека…