Array Array - Планета–тайга - Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю

И эти уговоры, этот колоб и добрые слова, произнесенные с расстановкой, пожалуй, и есть начало той легкой тишины, которая и окружает мир настоящего пастуха, мир, где все зависит только от него самого…

Стадо добрело до Щучьего ручья и разошлось по низине. Пастух поднимается выше к еловому острову, вешает на сук сумку с хлебом и бутылкой молока и просто сидит, прислонившись к березовому стволу. Внизу озеро и мирное покачивание волн у песчаной косы, рядом голубой шумок березняка, тонконогий шорох осинок, мудрое молчание елей и голоса редких колоколов на шеях телушек. А остальное — тишина. И в этой тишине у озера, около поляны и совсем в другом месте только «динь–динь» одинокого колокола… «Динь–динь» — там, «динь–динь» — слева и сзади. И уже не колокола, не стадо, не металл, а малиновый голос мягко и ласково плывет над водой вместе с белыми облаками… Малиновая спокойная тишина. Но рядом с этой тишиной — тайга, в которой могут таиться опасности и неприятности для пастухов.

Такую неприятность могут принести с собой рыжики… Я слышал и раньше об этих замечательных грибах, мне нравится видеть их солеными и яркими в глубоких тарелках, поданных к столу, но я долго не верил, что эти самые грибы, эта слава северного леса, могут принести с собой долгие часы поиска заблудших коров.

Первый раз с рыжиками и коровами я познакомился несколько необычно. Я пас телушек не по отпуску и не очень соблюдал основное обещание лешему — не отлучаться от стада. Я отлучился, отлучился за грибами, принес целую корзинку волнушек и рыжиков и преспокойно уселся в тени перекусить. Дорога за грибами разморила, и я чистосердечно признался себе, что попросту хочу вздремнуть… Очнулся я от нетерпеливого сопения коровьих морд над моей головой. Телушки узрели рыжики, разнесли корзину с грибами, начисто съели все, собранное в лесу, сжевали оставленную на земле сумку и уже тянулись к моей шапке. Я вскочил, разогнал настырных вредителей, но тут же обнаружил еще одну беду: половина стада сбежала в лес.

Как правило, корову, попробовавшую гриб, уже ничто не могло остановить: ни мягкая трава под богатой росой, ни батог пастуха, — коровы шли туда, где появились грибы.

Иногда удерживать коров от разгульных походов помогали собаки. Этих собак никогда ничему не учили, но они верно и порой совершенно бескорыстно несли свою ответственную службу. Собаки лениво тащатся вслед за тобой, тут же укладываются под тем деревом, где ты повесил сумку, и порой кажется, что этим сонным животным давно надоела возня со стадом. Но так кажется только до твоей первой команды: «Шарик‑то! Копейка‑то! Уси!» Собаки мгновенно взвиваются и бросаются именно к той корове, которую ты имел в виду. И тогда какой‑нибудь гулящей Маньке здорово достается. Псы хватают за хвост, лязгают зубами около морды. Манька испуганно таращит глаза, гремит колоколом и поспешно возвращается к стаду. И снова малиновая тишина, но в этой тишине настырная корова внимательно посматривает в ту сторону, где расположились ее сторожа. Сторожа могут чуть–чуть и забыться, и тогда дурной корове удается незаметно проскользнуть за кусты ольшаника, потом — ельник — и ищи разгульную тварь всю ночь.

В лесу Маньку может выдать лишь колокол. Колокол большой и звучный. Такие колокола навешивают не всем, но ей, Маньке, он положен за бродячий нрав. И корова, видимо, знает это. Знает она и другое: как уйти в лес, чтобы колокол не рассказал о побеге. Хитрое животное вытягивает шею, колокол не шевелится, не касается груди, шея неподвижна, и колоколу совсем не обязательно греметь…

Таких коров пастухи не любят, и, бывает, договор с миром, с жителями села, может и не состояться всего лишь из‑за какой‑нибудь Маньки…

С травы сходит роса, выше и жарче плывет над головой солнце. Высокое солнце должно обещать тишину и полуденный покой в тени. Но летом в лесу нет полуденного покоя — его уничтожают слепни…

Слепней у нас почему‑то называют оводами, именно оводами, а не оводами. С высоким солнцем овода сваливаются на стадо и доводят его до состояния буйного помешательства. Сначала только усиленная работа хвостами выдает приближение грозы. Потом по бокам, по спинам животных проносится нервный тик. Дальше хвосты поднимаются трубой, и вслед за первой выведенной из себя коровой все стадо срывается с места и мчится бог весть куда.

От оводов спасает только вода, озеро, в которое можно забраться чуть ли не с головой. В озере тоже есть пища, но листья и бутоны кувшинок не могут возместить обычный дневной рацион, и каждый день в июльскую жару Пестроньки и Маньки недодают хозяевам молока. Недополучить с вложенного в хозяйстве не принято, и тут же с наступлением оводов расписание стада меняется: днем стадо стоит во дворах, а в светлые ночи отправляется на выпас.