Array Array - Планета–тайга - Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю

— Сколько стоит наше озеро? — спрашивает меня дедка Степанушка и, не дожидаясь моего ответа, отвечает сам себе: — Миллион! А то подумаю — больше выйдет…

И мы думаем, думаем в избе на берегу Домашнего озера. Мы считаем, путаем цифры и снова считаем… Получается много.

Пять стариков, оставивших по старости труд земледельца, но еще способных держать весло. Пять стариков — девяносто дней работы на озере в году у каждого. Без десяти килограммов обычно никто из них не возвращался. При желании каждый из стариков с весны до осени мог принести домой тысячу килограммов рыбы. Это десять центнеров, или одна тонна. Пять стариков могли поставить пятьдесят центнеров, или пять тонн. И это только старики, только на удочку или в простенькую одностенную сетку. Это был малопроизводительный труд, но пять тонн свежей рыбы могли обеспечить не одну семью.

Дальше мы считаем рябчика. Еще совсем недавно дедка Степанушка снимал за неделю с охотничьей тропы по восемьдесят пар птиц… Считаем куницу — дорогой, редкий мех. Один Василий мог добыть за зиму до тридцати бесценных для страны шкурок… А мед, а клюква, а грибы? И даже без грибов, кошелок, заплечников, без смолы и меда, без куниц и рябчиков наше Домашнее озеро дедка оценивает в целый миллион. Расчет продолжается, цифры заполняют дневник. И все это около печи, при свете догорающей голубенькими язычками головешки… Потом головешка выбрасывается, выгребаются угли, помелом выметается пол, на раскаленный кирпич укладывается солома, а сверху на солому ровными рядами ложится процент с того миллиона, который стоит наше озеро. Этот процент сегодня собрали мы, собрали в виде рыбы… Этот процент знали и старики и редко когда перешагивали через него в сторону основного капитала.

Чем поддерживался, чем обеспечивался постоянный прирост с основного капитала, положенного на текущий счет людей природой? Глубоким экономическим расчетом? Нет. Впервые приблизительный расчет нашего леса произвели мы со стариком. Расчет напугал бесценностью воды и леса.

Дедка Степанушка не изучал политическую экономию, он не умел даже как следует считать, он просто помогал мне правильно оценить исходные данные для расчета. Осторожное отношение этого старика, его отцов и дедов к природе пришло по долгому и не всегда удачному пути чистой эмпирики: ошибка — плохая дорога, удача — можно идти дальше. Они, эти старики, хорошо знали, что Домашнее озеро стоит миллион только до тех пор, пока основной капитал живет в воде…

Вы остановите меня, скажете: «Это не так. Тогда было меньше людей, и вторжение человека в природу с сетью и ружьем сказывалось не так сильно…» Можно я не отвечу вам прямо, а приведу пример одного замечательного и вполне интенсивного промысла, промысла рябчика жердками?.. Жердки — это совсем простая снасть, снасть самоловная — тоненький силочек, сделанный из конского волоса или синтетической лески. Силочек крепится на еловой перекладине, а рядом с петлей подвешивается кисточка рябины. Рябина соблазняет рябчика, рябчик опускается на перекладину и, переступая лапками, направляется к лакомству. Но на пути птицы петля. Птица попалась. Птиц собирали, связывали парами, грузили на возы и везли в столицу. Сколько ловили таких птиц за осень в нашей лесной деревушке? Много, очень много. Жердки — самая добычливая снасть. Снасть простая, доступная любому пацану, и редко какой подросший пацан нашей деревушки не имел своей тропы на рябчика. Эти тропы и по сей день, пересекаясь, расходясь и снова пересекаясь, путешествуют по лесу. Эти тропы могут запутать своим количеством. И с каждой тропы некогда собирался обильный урожай птицы.

Рябчик — вкусная птица. За рябчиком и сегодня гоняются по ельникам и ольшаникам приезжие отпускники со штучными ружьями, гоняются летом, осенью и даже весной, когда доверчивая рябенькая птица летит к вам чуть ли не в руки. Ружьями рябчика добывают мало — уж по крайней мере не те восемьдесят пар в неделю, которые приносил с троп дедка Степанушка.

Итак, промысел жердками оказывался интенсивнее, но рябчик не переводился. И не переводился прежде всего потому, что весной его никто не трогал. Убить весной петушка или курочку считалось лишить себя осенью десятка товарных птиц. А сколько можно было отловить рябчика осенью, сколько можно было поставить жердок, чтобы не выловить всю птицу? Люди не считали, они просто знали неудачный год и снимали снасть, жердки расстораживались, и рябчику предоставлялась возможность развестись в большем количестве.