Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Тебе, компьютерный червь, небезынтересно и поучительно будет узнать вот что. Мужики из Ашхабада рассказали, что целая группа компьютерщиков разрабатывала специальную программу, определяющую по карте оптимальную траекторию движе­ния по пересеченному рельефу. Бились, бились, сделали. А потом им кто‑то и гово­рит: «Вам, ребята, что, делать не­чего? Пустите ишака вперед, он и выберет лучшую дорогу». Они посмеялись, а потом, видать, засвербило: проверили ― пустили ослика по участку местности, с картой которого работали, и сравнили траекторию движения осла с расчетной. Как и следовало ожидать, компьютер проиграл.

И еще мне нравится, что характер у ослов хороший. Поговорка «Упрямый, как осел» используется людьми в искажен­ном смысле. Нет, осел не упрямый ― у него просто сильный характер. Так что если он с чем‑то не согласен, то это всерьез и спо­рить с ним в этой ситуации трудно. (Упорство в следовании однажды принятому ре­шению ― вообще особенность Востока.) Но в большинстве случаев ишаки вполне сговорчивы и очень терпеливы. А будучи ближе к диким животным, чем, например, лошади, они обладают еще и другими несомненными достоинствами. Например, смелостью. В той же Аме­рике их вон держат вместо сторожевых собак для охраны скота от койотов. Бредет себе рядом с отарой ― ишак ишаком, а при появлении опасности сразу ― конь–огонь: голова поднята, ноздри раздуваются, уши прижаты ― и галопом на врага.

И уж что невозможно описать словами, так это прелесть и обаяние маленьких ослят. Недельный ишачонок ― это, несо­мненно, одно из чудес света. Как мне расска­зывал на одной московской свадьбе оказавшийся рядом за столом преуспеваю­щий депутат какого‑то совета:

― Ты понимаешь, я как увидел этого ослика в Ашхабаде, так и понял, что улететь от него не могу. Не могу! А уж когда представил, что с дочерью будет, когда она уви­дит, решил: черт с ним, буду держать сначала на лоджии, а потом на даче. Навоз, ко­нечно, выносить… Не поверишь, в самолет пронес!.. Завернул в пиджак и пронес че­рез депутатский зал, он не брыкался совсем, сидел тихо–тихо… Но потом, правда, уже в самолете, выскочил и побежал по салону… Высадили. Не разрешили провез­ти…

Так‑то вот. Сам отношусь к ишакам с уважением и тебе советую».

И все‑таки мне в тот вечер повезло. Механически переставляя еще дрожащие от напряжения ноги вниз по торному пути, набитому тысячами овечьих копыт («клик–клик» ― шагомер), и думая про птиц, я вновь увидел их. Оставались по­следние ми­нуты светлого времени здесь, наверху у скал, я ускорил шаг и, выбрав удобное ме­сто, вновь уселся наблюдать. Вот тут‑то мне и воздалось за перенесенные страда­ния…

Обе птицы сместились к западной части скал, уселись на камни и по–домашнему занялись чисткой оперения. Было ясно, что на ночевку они останутся поблизости, ни­куда далеко не улетая. Через несколько минут они взлетели, начав нето­ропливый об­лет территории, после чего летящая впереди самка спланировала на явно особое для нее место ― далеко от вершины, под которой я сидел вместе с мухой час назад, на низком отроге подножия горы она плавно опустилась на вер­хушку небольшого инжира, а самец сел на камень в паре метров от нее.

Орлы вновь начали чиститься и потягиваться, расправляя мощные крылья, после чего вновь слетели, уже труднозамет­ные в густеющих сумерках, пролетели вдоль по­логого склона и сели опять. Причем самка села на гнездо! На другое гнез­до, о суще­ствовании которого я и не подозревал! Прекрасное новое гнездо, выглядящее вполне жилым и аккуратным!

Захватывая последние остатки света, я вновь, почти бегом, запыхиваясь и споты­каясь на крупных камнях, понесся к это­му месту, конечно же спугнув птиц, уже устроившихся на ночевку.

Гнездо это, в отличие от первого, располагалось очень удобно для обзора, будучи построенным на приземистом кусте, растущем в щели двенадцатиметрового обрыва в четырех метрах от его верхнего края. Я без труда заглянул сверху прямо в лоток гнезда. Оно тоже было пустым… И, судя по размерам и особенностям постройки (что я выяснил в деталях уже сле­дующим утром), принадлежало вовсе не этому виду…

К костру на стоянке я долго брел в полной темноте, никуда не торопясь, с трудом выбирая путь на каменистых склонах, прислушиваясь в ночной тишине к пульсу не­возмутимого шагомера («клик–клик») и посматривая на великолепные без­звучные всполохи сильной далекой грозы высоко в горах на востоке. Мне представлялось, что молнии ― это вспышки фотоаппарата, которым Бог фотографирует нас, самоза­бвенно усердствующих внизу в своих порывах и суете, часто путаю­щих одно с дру­гим…