Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Откуда знаю про это? Оттуда, что я был первым, на кого обрушились идеи и про­видение Андрея еще до того, как в запо­ведник приехал первый научный сотрудник. Я уже работал в Кара–Кале, когда Николаев впервые появился там; наше зна­комство возникло спонтанно и естественно: я ходил по горам, будучи москвичом, изучавшим птиц, Андрей приехал в ВИР, как новый директор еще лишь на бумаге созданного Сюнт–Хасардагского заповедника.

Он часто затаскивал меня к себе на кухню и вдохновенно описывал, что и как надо сделать, с уверенностью объяснял, что и как будет сделано. Порой я, вырвавшись наконец от него, лишь изможденно вздыхал, приходя в себя от этого каска­да идей и концепций, но вслед за этим невольно задавался вопросом о том, что из планируе­мого действительно удастся и откуда он сам, Андрей, такой взялся.

А взялся он из плеяды активного ядра былых выпускников МГУ, ставших впослед­ствии «факельщиками» в Новосибир­ске, ― создавших объединение «Факел», ока­завшееся намного опередившим свое время прообразом «нового мышления», ры­ночной экономики и всего прочего, сменившего позже заплесневелые устои кондово–планового социалистического уклада. Их всех разогнали тогда, основательно дав по рукам, но ведь люди‑то остались те же.

Помню, как однажды, зайдя в микрорайон после маршрута, сбросив в углу прихо­жей пыльные сапоги и многострадаль­ный саквояж, я застал там шумный молодеж­ный коллектив, в котором счастливый смех спонтанно возникал даже без осо­бого по­вода.

Я сидел в углу большой комнаты, которую разделяли в качестве гостиной Перева­ловы и еще одна семья, смотрел на лица крутящихся взад–вперед ребят, прислуши­вался к разговорам и думал о том, как все вокруг потрясающе привлека­тельны, мо­лоды и как все у всех на подъеме. В это самое мгновение сидящий у окна Валерка встал, вытащил из кармана сигарету и, чертыхнувшись с неверием собственным гла­зам, высказал вслух мою мысль:

― Ё–моё, ребята, какие же вы все красивые!..

Если бы мог обратиться сейчас ко всей былой молодежной коммуне Сюнт–Хасар­дага, сказал бы так: «Ребята! Когда сегодня вспомните ненароком былые счастливые времена в Туркмении, вспомните уж и о том, что обязаны ими вы все были именно Андрею Николаеву. Так будет справедливо».

…Отвлекаться от неизбежных трений замкнутого коллектива в заповеднике помога­ют местные сенсации. Сейчас все об­суждают, как на Юру в горах прыгнул леопард. Мужик сидел на корточках у костра; тут зашипел, переливаясь, закипевший чайник, Юра кинулся к нему, и в это мгновение на место, где он сидел, бесшумно приземлил­ся леопард. Поняв, что прома­зал, кот почти в воздухе развернулся на девяносто гра­дусов и вторым прыжком исчез в темноте.

Поразительно. И совершенно необъяснимо. Было необъяснимо, пока Юра не упо­мянул, что незадолго перед стоянкой рассматривал и трогал остатки не доеденного леопардом кабана…

Мы сидели с ОБП и Переваловым, обсуждали это, допивая шампанское пополам с местным самодельным абрикосовым компотом ― сказочным райским эликсиром, со­единившим в себе силу здешнего солнца и туркменской земли (незаметно и щедро подложенным Муравскими ребятам в машину), как вдруг открывается дверь и в нее входит Вовик с сонной мордой; я его в первый момент даже и не узнал.

Вовик ― это рыжий кот, живущий в микрорайоне у всех сотрудников сразу. А не, узнал я его потому, что вся его рыжая шкура была, как у тигра, раскрашена черными полосками.

Перевалов, по–отечески глядя на кота, уже явно смирившегося с этим унижением, поведал, что, когда метили джейранят остался разведенный урзол, ну не выбрасы­вать же было его… Вовик так и ходил тогда тигром пол года, пока не перелинял по­степенно полностью…»

Облака за иллюминатором плывут по своим делам, а я лечу по своим и думаю о том, что четыре года назад, после вто­рой встречи орлов у Коч–Темира, имел ведь равные шансы продолжить наблюдения там или где‑либо еще. Мы даже пого­ворили тогда об этом со Стасом, но уж больно населенным и освоенным казалось это место. К тому же, вернувшись в за­поведное ущелье Ай–Дере, мы отвлеклись на ловлю змей (тогда я, чтобы попробовать, поймал первую в своей жизни кобру) и на общение с со­бравшейся там пестрой веселой компанией.

…Живший на кордоне Шурик Карпенко ― егерь охраны, сидел в Ай–Дере без транспорта как без рук. Тощий, длинный, вечно злой и не устроенный в жизни, но аб­солютно непродажный (его так никому и не удалось ни разу подкупить), он стал для меня символом трудной, неудобной, но воистину бескомпромиссной честности.