Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Другое дело ― когда вода не дефицит, жары особой нет, пьешь себе вдоволь, но и потеешь сразу, ходишь вечно мо­крый, как щенок. Это детский вариант, или амери­канский, для развлекательных прогулок. Вроде как напряга меньше: пьешь и пьешь себе, потеешь и потеешь. Иногда такое чувство, что потеешь прямо тем, что пьешь: напился чаю, так и ка­жется, что потеешь сразу заваркой с чаинками… Именно так я с утра и выперся сегодня ― непонятно почему пить начал без ограничений. Впрочем, знаю почему: у подножия Хасара утром почти пасмурно было, дымка такая, вроде как не жарко.

А сейчас солнцепек вовсю, воды не осталось, потеть перестал (выпотел весь); пульс стучит в висках; во рту привкус кро­ви; глаза словно надулись и выдавливаются потихоньку из орбит; наклонишься, согнешься в животе ― глаза немного выпирают. Да и вижу вроде как хуже. Не зазорно ― Зарудный вон пишет, что даже у верблюдов от жажды зрение сразу ухудшается. Не работа, а сплошной трудовой героизм и производственный подвиг. Как салага, честное слово.

«…один из лучших наших ишаков в этот день околел от солнечного удара…» (опять Зарудный). Да–а…

Сколько сейчас? Ну, тридцать пять ― тридцать шесть максимум. Почти утренняя прохлада по сравнению с тем, как Н. А. хаживал с караваном по Ирану. Ну, так мне и в этой «прохладе» скоро начнут черти мерещиться.

«Джинны делают людей сумасшедшими, являясь и днем и ночью, главным об­разом в безводных местностях и в жаркое время года, когда те устанут или изнурят­ся. Пэри добрее. Случается, что они влюбляются в мужчин и в таком случае принос­ят им счастье» (опять Зарудный).

Хрен кто влюбится, когда плетешься вот так…

О, если бы испить сейчас я мог Любви твоей живительный Глоток!..

М–да… Вечная слава «Водкину–Селедкину»…

Все замедлилось. Птиц вообще не видно, попрятались от этого пекла. Мысли загу­стели, глухо падают, как куски глины, при каждом шаге. Даже не мысли, а черт–те что. Чувства, наверное.

«Клик. Клик. Клик. Клик» ― шагомер. Вода. Влага. Влажность. В данном прискорб­ном случае явно весьма относитель­ная…

Мне абсолютна относительная важность хранить Любви своей остаточную Влаж­ность…

Странная фактура у этой крошки выветривания под ногами. Видимо, сквозной дре­наж. Совсем не видно сортировки по­верхностным стоком…

Что‑то подозрительно пусто вокруг. Потому что Копетдаг ― это горы в пустыне. Пу­стыня. Оазис. Колодец. Надо искать колодец. Или копать.

Провалится крылатый иноходец в Любви моей заброшенный Колодец…

И вот тогда‑то уж мы всех рифмоплетов к ногтю… Хотя так просто не сдадутся. Упорный нынче графоман пошел. «Писа­ки… Французишки…» Это же надо, ни одной живой твари вокруг…

Бреду один и головой поник, но не замерз Любви моей Родник…

Не замерз? Хм… Значит, мороз. Снег и лед. Шаг. Лед. Два. Лед. Три. Лед. Лед ― это твердая вода. Можно кусок льда положить в рот. Да–с. Романтика…

Стоп! Крутится кассета? Крутится. «14–28; Sitta tephronota, булькающий крик от осыпи у вертикальных скал; теневая сто­рона; перпендикуляр ― сто». Слава Богу, хоть кто‑то есть живой; свисти, свисти, разбойник… Про что было? Лед во рту… Хре­на, а не лед. Размечтался…

Упав с высот, о дно ударит гулко Любви моей разбитая Сосулька…

Шаг. Два. Три. Четыре. А по весне в Балашихе с крыш домов свисают уже не со­сульки, а огромные матовые сосулищи (с волнистыми натечными боками), которые с жутким грохотом, обламывая по пути хлипкие самодельные крыши над балко­нами и водосточные трубы, рушатся вниз. Пешеходы, конечно, знают о них, заранее жмутся к проезжей части, словно предпочитая погибнуть под колесами, но все равно, как жа–ахнет рядом, бабки крестятся, а малолетняя урла ржет, радуется, что не убило. Ну и правильно. А ведь задуматься ― дурдом… Мать–Россия: никогда не скучно… А уж вес­ной и подавно.

Сосулька. Льдинка. Льдина.

Плывет в ночи (знакомая картина) Любви моей надтреснутая Льдина…

Раз льдина плывет, значит, уже весна набухла. Ледоход. Можно смотреть часами. Или слушать, как ухает и громыхает в предрассветной темноте. Так и кажется, что вот сейчас солнце взойдет ― и этот звук прекратится. Не могут же два столь само­бытных таинства являться в мир одновременно.

Фу–у… Ну и крутой же склон. И пустота. Хоть бы чирикнул кто. Цыпа, цыпа, цыпа!

Ледоход. Весна. Все тает. Половодье. Шаг. Два. Три. По. Л о. Водь. Е. Слово‑то ка­кое вакханское… Половодье ― это весной. А летом что? Летом роса. Туман.

Колдует в полночь как шальной шаман Любви твоей таинственный Туман…