Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Сашка и Колька ждали меня у ворот. Встретили без смеха и каких‑либо обычных подколок. Мы уселись в пришедший за нами рафик и поехали назад в гостиницу. А в голове у меня вдруг запелась давно не вспоминавшаяся песня: «Я наде–ену кольцо из желе–еза, подтяну–у поясо–ок и пойду–у на восто–ок…»

Еще тремя годами позже (уже через сорок лет после утра со взрывом), проходя по улицам своей подмосковной Балаши­хи жарким июльским днем, я привычно кивнул Владимиру Ильичу, еще более разочарованно и устало стоящему напротив коопера­тивных ларьков все на том же месте в той же самой позе. А пройдя мимо памятника, вдруг увидел то, чего раньше не было.

В городском сквере, рядом с нашим старым домом, в котором мы когда‑то жили, на месте взорванной церкви стоял но­вый деревянный крест. Прочитав надпись на при­крепленной к нему табличке, я узнал, что здесь, оказывается, был храм Святого Благоверного князя Александра Невского ― одного из самых почитаемых героев российской истории.

Крест деревянный, простой, и выглядит он куда менее помпезно, чем новый подъ­езд и автоматические ворота частного банка по соседству, занявшего здание бывше­го детского сада, расположенного во дворе нашего старого дома.

Простой деревянный крест… Символ Веры. Символ того, что, как ни избегай высо­ких слов, нельзя победить ни взрыва­ми, ни обволакивающей безликостью тоталитар­ного однообразия, ни самодовольным богатством…

Хотя, как знать, может быть, именно наши новые банкиры и установили этот крест, взявшись за строительство здесь но­вой церкви?..

«Клик–клик» ― стучит шагомер. Я иду по освещенным заходящим солнцем хол­мам, еще не зная ничего ни про Спасо–Прилуцкий монастырь, ни про новый крест на месте взорванного храма в Балашихе, я просто иду, возвращаясь из марш­рута и под­ходя к молящемуся в глубоких поклонах туркмену все ближе и ближе…

Поравнявшись с чабаном, я вынужден бестактно поздороваться. Он молча кивает мне в ответ, поражая одухотворенно­стью и интеллигентностью выражения лица и изысканной элегантностью самого этого ответного кивка. Неужели и вправду снисхо­дит что‑то во время молитвы?..

«Востав от сна, прежде всякого другого дела, стань благоговейно, представляя себя пред Всевидящим Богом, и, совер­шая крестное знамение, произнеси: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь».

Пока я сижу у гнезда, невеселые мысли о надругательстве над природой Копетда­га вновь и вновь прокручиваются в го­лове и никак не вяжутся с моими наблюдениями за ястребиными орлами, которые уверенно и, как мне кажется, жиз­неутверждающе управляются со своими домашними делами, обеспечивая кров и стол своему пока еще не оперившемуся отпрыску ― продолжателю орлиного рода…

Уже под вечер, исчерпав отпущенное мне около гнезда время, я спущусь от него на шоссе, проголосую в очередной раз попутной машине и поеду домой в кузове гру­зовика вместе с двумя стреноженными баранами, пытаясь угадать, о чем они дума­ют, и думая сам об иронии судьбы, ― это гнездо, по словам живущих здесь туркме­нов, устраивается птицами на ска­ле испокон веков. Ни один зоолог, приезжающий в Западный Копетдаг, не минует этой дороги. Я ездил по ней туда- сюда за все эти годы несчетное количество раз.

«17 июня. Здравствуйте, Сэр!

Представляете, гнездо я все‑таки нашел… Как говорится: «Мы строили–строили ― и наконец построили». И благодаря чему? Благодаря случайному стечению весь­ма неприятных обстоятельств. Парадокс. Хотя, кто знает.

Приезжаю на Средний Сумбар. Участок пять на пять кэмэ как на ладони ― огром­ные ветвящиеся ущелья, обозримые все враз. Место уникальное по ландшафту, но цивилизованное до неприличия: основная автомобильная дорога, от нее ― отвилок в горы, поселок. Что совсем хреново ― вдоль Сумбара пасека; пришлый люд отку­да‑то из другого района гонит деньгу: выставили улья, поставили рядом бочку с сиро­пом, который невинные пчелки прямиком качают к себе в соты, производя вроде как «цветочный горный мед». Короче, дрын зеленый, шурави ― они и есть шурави; прут на окружающую действительность как на буфет. Понятное банальное жулье, не за­служивающее упоминания, но меня выводит из себя сам факт: хамское использова­ние вечных природных механизмов, стоящих вне морали, в аморальных целях. Пче­лы не могут обманывать, но оказываются втянутыми в обман, что при всем моем ци­низме бесит меня, вызывая непреодолимое ощу­щение гнусности.