Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Утром плюс шесть, без штормовки холодно. К полудню прогревается, приходится эту штормовку таскать весь день через ремень саквояжа с аппаратами. Иду себе, «печалью не окован», вверх–вниз по холмам, вверх–вниз; «клик–клик» ― шагомер в такт шагам.

Вообще по холмам ходить легко. Особенно когда идешь не к горам, а возвраща­ешься в долину. Хоть и лазаешь туда–сюда, но в целом двигаешься под уклон ― идти заметно легче. Если устанешь, то можно выйти на русло какого‑нибудь по­тока (они между каждыми соседними грядами холмов) и топать по нему. Когда дождей нет, русло полностью высыхает, аб­солютно ровная поверхность наносов цементируется и становится как тротуар. Только часто невыгодно петляет. А то идешь как интурист: и экзотика кругом, природа, и с комфортом.

Плюс погода райская. Днем было явно за двадцать пять, снял рубаху, проветрил­ся, дал пятнадцать минут ультрафиоле­та белокожему городскому телу.

Сегодня, в своем аспирантском рвении, упилил дальше обычного. Вдруг обнару­жил справа от себя вершину почти пра­вильной пирамидальной формы, на которую каждое утро, когда зарядку делаю, посматриваю из ВИРа далеко на юг. Раз оказался поблизости, то уж нельзя не влезь, когда еще второй раз сюда попаду? («Ничего не бывает потом!») Сделал крюк, влез. На самой верхотуре ― ржавая железная тренога триангуляционного сигнала. На ее верхушке среди сваренных железок торчит сухая трава ― прошлогоднее гнездо индийского воробья. Ничего не скажешь, приметное местечко для лю­бой птички, а уж для столь скромной и подавно.

Вот ведь избирательность какая. На сотню квадратных километров это самая при­метная гора. Именно поэтому на ее ма­кушке стоит железный знак пятиметровой вы­соты. И точно на его наконечнике и загнездились. Не иначе, как у этих воро­бьев своя шкала престижности жилплощади. Перспектива‑то вокруг открывается орлиная… Шутки шутками, а вот вам и пример соприкосновения естественной эволюции с вез­десущими плодами нашей деятельности, с геодезией–картографи­ей.

Перевел дух, обозрел совершенно новые для себя окрестности, спустился вниз и, «не торопясь, но поспешая» (как Ми­хеич говорит), дальше на восток.

Описывать красоты не буду. Я сам и у классиков‑то описания пейзажей не все чи­таю. А уж описать то, среди чего я нахо­жусь здесь, даже не берусь. Долинки, долин­ки, горки, горки, холмы, холмы; серые, желтые, коричневые, белые, зеленова­тые, красноватые, бурые, лиловые; гладкие, шероховатые, морщинистые, в пупырышках; округлые, ступенчатые, уступа­ми; крутые, пологие; с травой, без травы, с кустиками, без кустиков… Короче, ждите, когда слайды привезу.

Змей не видно категорически. Зато появились тюльпаны. Первый увидел ― прямо обомлел. Серый мергелевый склон, превратившийся на солнце за последние два дня из скользкой, ползущей от дождей жижи в затвердевший бетон, ― и на этом пыльном бетоне растет тюльпанчик. Яркости непередаваемой. На короткой ножке и с розеточкой лежачих листьев: не торопится вверх, ловит приземное тепло от еще до­брого и желанного весеннего солнышка.

На общем сером фоне видны эти красные тюльпаны очень далеко, светясь метров за шестьдесят ― восемьдесят маня­щими светофорами (невольно чувствую контраст с городскими ассоциациями: в городе красный светофор всегда тормозит или оста­навливает, здесь они, наоборот, притягивают). Выше в горах тюльпаны настоящие: на длинных ножках, с чашечка­ми по десять сантиметров, но эти будут позже ― в ап­реле. Те, что вижу сейчас, ― первые коротышки. Цветов много. Очень разные, краси­во. Единично расцветали по очереди, а сейчас уже вовсю и все вместе.

Со склонов периодически срываются пустынные куропатки ― замечательные пти­цы: поменьше рябчика, удивительно элегантной неброской окраски ― бежево–вин­ных пастельных тонов. Взлетают близко, с высоким свистященоющим звуком. Я все время вздрагиваю от неожиданности и чертыхаюсь на них за это. Заметить куропаток на склоне во время ходьбы очень трудно, но если удается, то видно, что они, когда подходишь к ним снизу, как все горные куриные, перед тем как вз­лететь, быстро уди­рают бегом вверх по склону (если же выходишь на них сверху, они мгновенно улета­ют).

Птиц много, но состав не очень разнообразный. Повсеместно в сухих холмах ка­менка–плясунья (смешная, как все ка­менки, хвостом дергает, скачет, свистит лихо), пустынный и хохлатый жаворонки (эти два в совершенно разных местооби­таниях); реже ― черношейная каменка и луговой конёк; двупятнистый, степной и лесной жа­воронки. Последний здорово отличается от прочих жаворонков тем, что токующие самцы летают в поднебесье не с журчащими, а с заунывно–повторяющимися рит­мичными песнями. Среди жа­воронков здесь пока еще полная мешанина из оседлых, прилетевших с зимовки и мигрирующих сейчас видов, лишь через две–три недели у них все устаканится.