Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

3. В юго–западном Памиро–Алае с 1885 по 1965 год за пятнадцать встреч отме­чено не менее семнадцати особей (пять птиц добыто).

Судя по имеющимся данным, с наибольшей вероятностью современное гнездова­ние вида в данном регионе можно было бы ожидать в южных частях Гиссар­ского хребта, но гнезд пока опять‑таки нет.

4. В Туркмении, в Бадхызе, юго–восточнее Акар–Чешме, А. Н. Сухинин 17 июня 1956 года видел пару с двумя молоды­ми.

5. Наконец, в родном моему сердцу Копетдаге за девяносто лет, с 1892 по 1982 год (дата моей первой встречи), есть пять наблюдений шести особей (плюс одна пти­ца, отмеченная в 1951 году, но под вопросом). Среди этого и единственное для стра­ны уже упомянутое гнездо, найденное Н. А. Зарудным в 1892 году (Зарудный, 1896, с. 412).

Вот такие дела. Поэтому, как ни крути, анкета почти чистая; а уж то, что этот кадр «порочащих связей не имеет», это точно.

Всего наилучшего, жду вестей. Татьяне привет!»

Неудивительно, что даже случайное наблюдение одной пары ястребиных орлов произвело на меня сильное впечатле­ние. Вторая встреча еще больше распалила мой интерес. Она произошла через неделю в другом месте, когда мы возвра­щались из дальнего маршрута со Стасом Муравским.

Стас ― уроженец Кара–Калы и мой частый спутник в полевых изысканиях, той весной вернулся из армии и вновь упи­вался родными красотами. Проведя детство и отрочество в экспедициях с приезжающими в Туркмению биологами и ар­хеологами, обладая хмурым видом и веселым неприхотливым нравом, Стасик был мне прекрас­ным полевым напарником.

Я познакомился с ним, когда ему было пятнадцать, а мне двадцать два. Я тогда впервые приехал в Кара–Калу с двумя неподъемными рюкзаками, которые произве­ли на водителя автобуса такое впечатление, что он даже специально подвез меня за остановку поближе к нужному месту.

Я выгрузился, браво дошел, как тягловый верблюд, до дома Муравских, где Ната­ша, увидев меня с моей ношей, сказа­ла: «Ого! А где же Стас? Тебя что, никто на остановке не встретил?» А уже потом появилось и само чадо, отправленное родите­лями встречать меня с автобуса, ― остроносый, похожий на Буратино Стас приска­кал вприпрыжку, ухмыляясь до ушей: «А Вы уже здесь?! А я на остановке ждал–ждал…» И потом добавил, увидев мои рюкзаки: «Ха–ха!» Подозреваю, что это его «ха–ха» и оказало решающее влияние на наши отношения…

Стас смугл и черноволос: татарские гены подавляют в его внешности намешанную даже в большей пропорции русскую и польскую кровь. Туркмены до конца никогда не признавали в нем своего, но вполне правомерно считали, что он гораздо ближе к усредненному местному облику и больше похож на человека, чем какой‑нибудь ры­жий и белокожий, мгновенно обгорающий на солнце…

Уже много позже, во время нашего с ним совместного путешествия по Аппалачам, американцы неоднократно изумля­лись тому, что среди российских экологов каким‑то образом оказался индеец… Вот уж когда мы отвели душу в разглаголь­ствованиях об угнетенном американском пролетарии, нашедшем пристанище в «семье единой всех трудовых народов»… С узорной ленточкой на длинных черных волосах, с кулонами, в браслетах и прочих «фенечках» (он ― талантливый и самобытный художник, скульптор и вообще мастер), Стасик при этом выразительно сидел, глядя стеклян­ным взглядом в одну точку, покачиваясь и ничего не говоря…

«20 января. Здравствуй, Лиза!

…Похоже, что Стас ― Наташин и Игорев сынуля, становится мне все более по­стоянным полевым спутником.

Стасику пятнадцать лет. Он ― тощий остроносый подросток, но в столь юном воз­расте, к моему удивлению, уже закон­чил школу, что произошло случайно, как это бы­вает лишь в провинции, где все друг друга знают и которая не отягощена бюрократи­ей и излишними формализмами. Будучи пяти лет от роду и оказавшись у школы пер­вого сентября, ― провожал кого‑то из старших друзей на учебу, ― он устроил такой рев, что сердобольный учитель участливо спросил:

― Стасик, что же ты так плачешь?

― Учиться хочу–у-у!

― Ну так и вставай сюда со всеми вместе, чего реветь‑то…