Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Все рвется у меня изнутри наружу, всех бы расцеловать и защитить навсегда от недружбы и непонимания, а я играю с циничным прищуром дальше и дальше по сю­жету, чтобы досмотреть, чем же это все закончится… И думаю при этом: «Ну неуже­ли же вам не очевидно, что я вас всех люблю сильней всего на свете, как вас, может, и не любил никто и никогда, а сейчас я просто придуриваюсь! Неужели же все это надо объяснять?!»

А сам при этом словно подталкиваю свою батарейку ближе и ближе к пропасти, в испуганном любопытстве представляя, что будет, когда она сорвется с кромки обры­ва и полетит вниз, оставив за собой лишь эфемерное облачко пыли, а сама удаляясь быстро и безвозвратно…

Короче, ― геморрой. И не понятно ни фига. Непроверяемо и недоказуемо.

Одно замечу, последнее: наплел я тут с три короба про субъективные нервические рефлексии, а ведь на самом‑то деле скучно мне про самого себя рассуждать; по­верь, без кокетства говорю.

Так что все про «батарейку» ― это нечто, начавшееся когда‑то из конкретного лич­ного, но сейчас ― уже почти отвлечен­ная, абстрактная горечь за то, что так много счастья дружбы у многих людей пропадает зря, не воплощается. А ведь сча­стье дружбы ― это куда более тонкий аромат, нежели дурман любви…

Скромнее надо быть, вот что. Скромнее.

Ну и хрен с ним.

Привет!»

«P. P. S.

Весь мир и все, что есть в нем, ―

Отражение одного луча от лица друга…

Так‑то вот. И это много веков назад написано.

Страдаем все фигней по молодости, а вот пройдет тридцать лет, и, если доживем, проснемся вдруг одним утром и неожиданно сами для себя поймем, что все наши бывшие кипения страстей ― лишь детские шалости, в лучшем случае заслуживающ­ие всепрощающей улыбки…

И что мы, по большому счету, должны быть друг другу безоговорочно благодарны уже за одно то, что нам выпало по этой жизни быть вместе (или хотя бы рядом)..

Так ведь мы, как всегда, спохватимся, когда уже поздно будет…

…Должны быть благодарны. «Друг». «Другу»…

Но теперь‑то уж я точно завязываю.

Будь здоров!»

«Клик–клик» ― в такт шагам стучит шагомер. Я иду по холмам от заповедника к ВИРу, вспоминаю былые времена и ду­маю про то, что ничего трагичного не произо­шло, но я непростительно раскис, поддержки хочется почему‑то почти по–дет­ски, и что эту поддержку я сейчас у Муравских найду. Игорь и Наташа всегда поражали меня тем, что их немногословное и ненавязчивое гостеприимство неизменно доста­валось всем, кому было так необходимо.

За пятнадцать лет, которым я был свидетелем, редкая научная экспедиция, приез­жавшая в Западный Копетдаг, не про­водила хотя бы одну ночь на веранде не­большого муравского дома. В сезон там периодически кто‑то спал в спальниках сре­ди экспедиционных вьючников и прочего барахла. Лишь в последние годы, с учре­ждением заповедника, этот поток несколько поубавился, далеко не иссякнув оконча­тельно.

Совсем уж непостижимым образом на веранде у Муравских периодически оказы­вались убогие, покалеченные и боль­ные коты и собаки со всей округи. Никто их не приносил, они появлялись сами.

Бездомные барсики, ошалевшие от драматического поворота в своей судьбе и от первого в жизни мытья и лечения, вос­седали зимой у них дома около печки с выра­жением наглого недоумения на расцарапанных бандитских мордах со слезя­щимися глазами.

Котов и собак в доме вечно было столько, что это невольно воспринималось либо как рай (теми, кто их любит), либо как ад. Приехав однажды весной к Муравским с Зубаревым и студентом Ваней Прядилиным, мы только уселись за празднич­ный стол отметить нашу очередную встречу, как Ванька вдруг звонко чихнул. Потом еще раз. Потом он, смеясь, счастливо вытер слезы и доложил, что у него аллергия на кошек…

Каждый вечер он брал под мышку огромную подушку и, не в силах противостоять судьбе, безропотно плелся ночевать в Наташину лабораторию, а мы с Зубаревым, два чутких и заботливых преподавателя, свистели и улюлюкали ему вслед, об­зывая «экологическим беженцем»…

Непостижимая генеалогия вечно вертящихся около муравского дома собак посто­янно пробуждала у меня мысли не толь­ко о причудах генетики, но и о нечистой силе. Немыслимые гибриды местных алабаев и салонных аристократов, неиспове­димыми путями попадавших в Кара–Калу со столичным людом, пробующим себя на поприще удаления от цивилизации и приобщения к далекой от российских столиц жизни на лоне природы, предоставляли наблюдателю неограниченные воз­можности увидеть массу интересного.